…Иван очнулся от забытья и приподнялся. Он лежал на бетонном основании маяка, у приоткрытой дверцы, испещренной странными, неразборчивыми каракулями. Кажется, он разговаривал сам с собой?

Он должен торопиться, его ждут дела. Очень мало он успел за свои двадцать пять лет. Очень мало.

Он будет жить. Чтобы работать. Чтобы летать. Чтобы мечтать. Чтобы любить…

Он будет жить, жить!

Это очень трудно — начинать жить сначала. Прежде всего — встать, побороть боль, пронизывающую каждую клеточку тела.

Соболев перевертывается на живот, упирается руками в бетонный фундамент маяка. Не столько мускулами, сколько силой воли он выжимает вверх, отрывает от камня собственное отяжелевшее тело. Теперь он стоит на коленях — стирает со лба капельки пота. Холодный, скупой пот —признак слабости. Совсем недавно, еще два дня назад, он легко и свободно владел своим телом. Крутил «солнце» на турнике, играючи до тридцати — сорока раз выжимал двухпудовую гирю, а теперь не может встать…

Простейшая операция, на которую и требуется всего какая‑то доля секунды, разложилась на множество отдельных движений, и каждое из них — тягостно, мучительно. Даже для того, чтобы стереть со лба пот, он должен теперь напрячься.

Весь его здоровый, закаленный организм оказался как бы неуправляемым.

Конечно, расшатались нервы.

Вот он, новый, незнакомый враг, с которым ему придется бороться. Враг вдвойне опасный, потому что он притаился внутри и бьет по самым уязвимым местам,

«Со мной случилось почти то же, что с моим самолетом, — подумал Соболев, — и если… Нет, не будет этого «если»!»

Одним рывком он поднялся с колен, но скованные холодом нот не удержали, и он снова упал на колени. Разозлившись, он напрягся и… встал.

Соболев стоял, привалившись грудью к холодной стене будки.

Пальцы снова нащупывали пистолет. В нем — последний патрон.

Теперь он знает, как его израсходовать.

Локоть — в упор на край баллона, чтобы не дрогнула рука, чтобы не промахнуться. На мушке — металлическая трубочка, идущая от баллона к горелке. Быть может, теперь ацетилен вспыхнет. На это стоит истратить последний патрон. Только на это.

Риск велик. Может быть взрыв.

Левой рукой, как козырьком, Иван прикрывает глаза.

И тотчас вместе с грохотом выстрела — сильный удар в подбородок. Пуля рикошетом ударила по линзе, осколки порезали лицо.

И хотя огонь не вспыхнул, хотя тело по–прежнему вяло и непослушно, но нервы пришли в порядок. Он снова готов к борьбе.

Теперь на очереди новый враг — холод. Надо разогреть тело движением, работой. В прочитанной когда‑то книге рассказывалось о том, как аборигены Австралии за сорок секунд добывают огонь трением. Почему не попробовать и ему? Для этого нужна гладкая, без коры, отполированная дождями палка с острым концом. И сухая дощечка.

Иван намечает ножом ямку, упирает в нее колышек, обкладывает сухими, тонкими стружками. Проходит сорок секунд, и еще сто раз по сорок, но огня нет. И все же он продолжает вращать тонкую палку, пока не начинают гореть ладони и живительное тепло не поднимается между лопаток. Вот только ноги, с ними хуже.

Летчик бросает ненужную палку, приваливается спиной к фундаменту и начинает методично сгибать и разгибать ноги, словно прыгун на тренировке. Сначала левую, потом правую. И опять левую. И опять…

Темнеет. Сгущается туман. Снова долгая ночь, снова всепроникающий холод, снова вязкая темнота, усугубляющая одиночество. Северная, семнадцатичасовая ночь.

Остаться на острове, забиться в будку, спрятаться от ветра, дождаться утра? Заманчиво, даже логично, черт побери! И все равно он не пойдет на это. Не будет подчиняться обстоятельствам. Будка укроет от ветра, спрячет от дождя, но рано или поздно сон сморит его — и тогда конец.

Иван отбрасывает в сторону доску и колышек. Он принял решение, выбрал свой путь — рискованный, опасный, но единственно верный.

Надо плыть. Починить шлюпку и отчалить от острова. Он будет искать другой остров, другой — живой, горящий маяк. Он должен видеть перед собой цель и стремиться к ней… А ждать, уповать на милостивые подачки судьбы — это не для него. Только в борьбе, в яростной схватке приходит второе дыхание, рождаются новые силы.

Пусть будет ветер, пусть хлещут в лицо соленые брызги — они не дадут уснуть. Надо плыть. Отчалить в ночное море и плыть навстречу цели, искать свою звезду во мраке.

Он с трудом взбирается на фундамент и оглядывает горизонт. Не блеснет ли призывной надеждой огонек маяка? Невидимый днем, вдруг он обнаружится в сумерках периодически вспыхивающей звездочкой?

Море внизу вздыхает холодно и равнодушно, ленивые волны перекатывают камешки. Начался прилив. Еще недавно он видел внизу, у покатого берега, стадо гладко- спинных замшелых валунов — «обсушку». Теперь камни накрыла вода. Кажется, волны боятся надвигающейся темноты, они хотят вылезти на берег, спрятаться среди камней и расщелин. Морю тесно, сумерки сжимают его простор, выталкивают волны на остров.

Сколько ни вглядывается Соболев — кругом только серая муть, скрадывающая границы между водой и небом. Ни звезд на небе, ни вспышек маяка над водой.

Ну что ж, все равно надо плыть. У него в запасе еще полчаса, от силы сорок минут света. Он починит шлюпку, выточит веселки.

В днище три большие дыры. Хорошо, что к шлюпке предусмотрительно привязан тонкий и прочный шнурок, Соболев тщательно стягивает непослушными пальцами зияющие отверстия, сшивает края частой стежкой. Теперь есть запас прочности, хотя, конечно, полностью течи не избежать.

В складне, рядом с лезвием, короткая, острая пилочка. Иван подбирает подходящие дощечки, подпиливает их по размеру. Вот и готова лопатка — основа весла. Отшлифовать рукоятки — и у него будет подспорье в долгом ночном плаванье. Он сможет двигаться быстрее, да и вода не так сильно будет холодить руки, разъедать ссадипы соленой примочкой.

Он любил столярничать, но никогда не было у него такой тяжелой работы. Складень часто срывался, вываливался из рук. Он порезал палец, но кровь быстро свернулась, застыла темной корочкой вдоль пореза.

Иван не сдавался, тонкие витые стружки падали на колени. Кроме весел, он еще обстругал дощечку. Будет у него в лодке скамеечка, не придется сидеть по пояс в воде.

Летчик оглядывается — все ли готово. Да, еще пистолет. Он выпал из руки, когда осколок линзы ударил в подбородок. Правда, пистолет — лишняя тяжесть, патронов все равно не осталось. И все таки… он офицер, и это его оружие. Соболев застегивает кобуру, складывает на дно шлюпки короткие самодельные весла и скамеечку, взваливает легкую резиновую ношу на плечо и, придерживая ее левой рукой, а правой опираясь на клюку, начинает медленно спускаться к морю.

И вдруг останавливается. Все же он что‑то забыл сделать. Что же, что? Никак не вспомнить…

Пилот смотрит сурово и настороженно. Быть может, все‑таки лучше остаться здесь, под защитой маяка? Уйти с острова, к которому стремился как к земле обетованной, лишить себя этой твердой опоры под ногами — не безумие ли это? Не бегство ли? Или это тоже «последний патрон»?..

Нет, все правильно. Только так, не ждать, а идти навстречу опасности,

Спасибо, друг. Теперь он вспомнил. Надо стереть надпись. Расписку в своей недавней слабости.,.

БЕЗМОЛВНЫЕ КОРАБЛИ

У руля теперь стоял Рудольф Ките, молодой эстонец, выпускник мореходного училища.

Он только неделю назад получил назначение в этот северный порт, приехал, а тут конец навигации. Обидно торчать на берегу до весны, но и участие в поиске не очень‑то обрадовало его. Он не знал местных условий, не успел еще присмотреться ко всем этим коргам, салмам да губам. Рудольф любил все делать основательно, втайне гордился своим хладнокровием, выдержкой и посмеивался над такими романтическими порывами, которые на поверку чаще всего оборачиваются обычным безрассудством.

Авторитет Завьялова основательно пал в его глазах. Захотелось старику поиграть в героизм, результат — дырка в днище катера.