— Шутки шутите, товарищ комиссар!

— Нет, серьезно. Жизнь такая идет.

— Да я разве против? Если немного, то всегда пожалуйста, — примирительно сказал шофер. — Поехали, мелюзга!

— Спасибо, дядя Лексей! Рахмат! — благодарили дружно ребята, а когда автомобиль рванулся вперед, восторженно раздалось: «Ура-а!»

Флоров направился к дому. Открыл комнату. Снял тужурку, повесил ее на крупный гвоздь, вбитый в стену, прошелся по своей холостяцкой комнате. Остановился у стола, на котором рядом со стопкой книг стоял большой медный чайник, налил в пиалу холодного чая, взял с полочки, железную коробочку из-под ландринового монпансье, открыл, вынул бумажный пакетик. Высыпав на язык порошок, Флоров поморщился и торопливо запил чаем.

— Фу, гадость какая! — Он снова наполнил пиалу и выпил. — Одно название чего стоит — хина…

Потом достал из-под железной койки фанерный чемодан с потертыми углами и начал складывать в него свои вещи.

«Не успеешь пообвыкнуть, как надо снова собираться, — думал он, складывая в чемодан книги. — Хорошо, хоть подлечиться немного смог, а то бы малярия вконец замучила».

Вчера поздно вечером, вернее, уже ночью закончился Первый съезд Компартии Туркестана, а сегодня утром Флорова вызвали на заседание Центрального Комитета. В приемной находилось много народу: расхаживали командиры, представители заводов степенно курили у окна, в углу скромно сидели какие-то два интеллигента в белых рубахах с галстуками. Почти у самой двери, дожидаясь приема, разговаривали четыре узбека в длинных полосатых халатах и белоснежных чалмах. Едва Флоров вошел, как ему навстречу поднялся из-за стола секретарь.

— Алексей Иванович, проходите. Товарищ Тоболин ждет вас.

Тоболин — председатель Центрального Комитета Компартии Туркестана — был избран вчера на съезде. Невысокого роста, в сорочке при галстуке, гладко выбритый, он сидел на председательском месте и протирал платочком стекла очков.

В просторной комнате с высоким потолком стояли длинные столы, покрытые зеленым сукном. Несмотря на открытые окна, в комнате витал густой махорочный туман, Флоров сразу заметил тут почти всех руководителей, не только партийных, но и Совнаркома Туркестанской республики.

«Не отдыхали, видно, совсем, — подумал Флоров, — с рассвета уже заседают».

Тоболин объявил Флорову, что он назначен чрезвычайным комиссаром по делам Закаспийской области, и тут же вручил ему мандат.

— В Ашхабаде контра поднимает голову, товарищ Алексей. Там положение сложное. — И Тоболин, не дав Флорову даже слова вымолвить, подробно и обстоятельно рассказал о тревожных событиях…

Ашхабадские эсеры, руководимые адвокатами Доррером и Доховым, 17 июня 1918 года подняли мятеж. Им удалось захватить здание городского Совета. Однако мятеж был тут же подавлен. На помощь ашхабадским большевикам прибыли вооруженные отряды рабочих Красноводска, Кушки, Мерва, Кизыл-Арвата, они заставили эсеров и местных националистов сложить оружие.

— Цека поручает тебе расследовать создавшееся положение на месте, — закончил Тоболин. — Принять действенные меры для наведения революционного порядка.

— Ясно, товарищ председатель, — ответил Флоров, замечая, что на него смотрят со всех сторон.

— И еще одно дело! — Из-за стола вышел Павел Полторацкий, народный комиссар труда Туркестанской республики, тридцатилетний железнодорожник со станции Новая Бухара. Волевые черты лица, из-под низких бровей в упор смотрели добрые карие глаза, в которых можно было прочесть и тяжесть пережитого, и вдумчивость, и упорство решительного человека.

— Самое главное, — Полторацкий сделал паузу, как бы размышляя, потом сказал: — Самое главное — это ликвидировать гнездо правых эсеров и меньшевиков. Они свили теплое гнездо в Управлении Среднеазиатской железной дороги. Так вот это управление в первую очередь немедленно перевести сюда, в Ташкент.

— Ясно, — повторил Флоров и, вынув объемистый бумажник, положил в него свой мандат.

Флоров внешне был спокоен и невозмутим. Он привык к любым неожиданностям, привык к резким переменам в своей беспокойной судьбе революционера-профессионала. И новое высокое назначение принял, как раньше принимал все рискованные и важные партийные задания, — серьезно и хладнокровно.

— Когда выезжать?

— Выезжать надо немедленно, — ответил Тоболин и пожал руку Алексею. — Докладывай по телеграфу ежедневно. Цека должен быть в курсе всех дел.

— Цека будет в курсе всех дел, — заверил Флоров и, немного подумав, спросил: — А как с оружием? На что может рассчитывать Закаспийская область?

— Вот это уже вопрос чрезвычайного комиссара! — басовито произнес человек крупного телосложения, военный комиссар Туркестанской республики Перфильев, и все сразу заулыбались.

— Оружие будет, — заверил Тоболин, поправив очки. — Вас, закаспийцев, снабдим в первую очередь. Наш Алимбей Джангильдинов прибыл в Москву и уже, по сведениям, был у товарища Свердлова. Российский Совнарком обещает удовлетворить нашу просьбу.

Флоров знал, что Алимбей Джангильдинов еще в мае, после областного съезда Советов в Тургае, сразу же отправился в Москву за оружием, боеприпасами и снаряжением. В Туркестане создавались национальные воинские части. На поездку Джангильдинова возлагали большие надежды.

В тот же день Флоров во главе вооруженного отряда на поезде-броневике отправился в Ашхабад.

Глава вторая

1

Полковник Эссертон, вытянув длинные ноги, лежал на широкой тахте, покрытой цветастым персидским ковром, и, опираясь локтем в тугую подушку, изучал донесения агентов Интеллидженс сервис.

В открытом окне, за виноградником, на солнцепеке маячила фигура часового.

«Ол райт! Все идет прекрасно! — думал полковник, перебирая длинными сухими пальцами бумаги. — Ребята из нашего восточного отдела умеют работать». Он дважды прочел сообщение о том, что в Москве по распоряжению Ленина создается интернациональный полк, во главе которого поставлен киргиз [444] из Тургайской степи Джангильдинов, что этот полк в специальном эшелоне повезет в Русский Туркестан оружие, боеприпасы и обмундирование.

На узких, кирпичного цвета губах Эссертона блуждала самодовольная улыбка: «Эшелон надо перехватить. Нам тоже пригодятся оружие и боеприпасы». Сообщения агентов радовали и обнадеживали. Полковник звучно хлопнул в ладоши.

В дверях, раздвинув тонкий шелковый занавес, показалась поджарая фигура слуги-индуса.

— Слушаю, сэр!

— Виски, воду и лед, — приказал полковник, не поворачивая головы.

— Будет исполнено, сэр!

Через минуту индус, бесшумно ступая мягкими туфлями по ковру, поставил на столик у тахты овальное серебряное блюдо, на котором находились сифон с содовой водой, квадратная бутылка шотландского виски, высокий граненый бокал и плоская чаша с крышкой, в которой лежал наколотый лед.

— Сэр прикажет подать, как всегда? — почтительно спросил слуга.

— Да.

Индус хорошо знал вкусы своего хозяина. Привычным неторопливым движением подцепив ложкой три кусочка льда, он положил их в бокал, налил до половины виски и, разбавив содовой, подал полковнику:

— Пожалуйста, сэр.

Эссертон, не отрываясь от бумаг, протянул руку, взял бокал. Индус бесшумно удалился. Полковник сделал несколько глотков. Напиток освежал и бодрил.

«Да, здесь, на севере Персии, немного прохладнее, чем там, в Белуджистане, — мысленно произнес Эссертон, отпивая из бокала, — но все равно как в преисподней. Разница лишь в том, что там ты в центре пекла, а тут на краю…» Он посмотрел в окно. На солнцепеке мерно прохаживался часовой в пробковом шлеме, в форме экспедиционных войск Великобритании. На спине и под мышками темные пятна пота и белые разводья соли. Неужели и там, в Русском Туркестане, будет такое же пекло?

Эссертон снова углубился в секретные бумаги, подчеркивая карандашом места, где давались характеристики политическим деятелям русской Закаспийской области. Полковника интересовали люди, не только те, с кем придется вести борьбу, но особенно такие, на которых можно было бы опереться. По многолетнему опыту службы в Индии, в Белуджистане Эссертон давно усвоил, что без марионеток трудно управлять туземцами. Вместе с тем весьма важно, это он тоже давно усвоил, знать, хорошо знать тех, на кого хочешь положиться. Тут за любой промах придется дорого расплачиваться.