— Что случилось, сэр!
— Старая улитка! — Эссертон снова выругался, замахнулся. — Обнаглел до невероятности! Как говорят русские, посади свинью за стол, она и ноги поднимет к тарелкам!
Шифровальщик окончательно пришел в себя. Сонное оцепенение и удивление исчезли с морщинистого лица, оно приняло злое выражение.
— Ах, вот вы как? И за службу и за дружбу? — Уильям отпрянул в сторону и молниеносно выхватил из кармана шестизарядный кольт.
— Ого, ты, оказывается, еще и храбрец! — Эссертон рассмеялся. — Только попробуй, так я тебе голову в один момент сверну. — И приказал: — Убирайся, скотина!
Уильям, не опуская кольта, попятился задом к двери.
— А я-то пришел к этому остолопу, как доброму другу, сообщить новости… Любопытные новости!.. О большевистском отряде, что везет оружие и золото! — И тихо добавил: — Я не виноват, что вас не оказалось, ну и выпил немного…
— Можешь катиться со своими новостями к самому шефу. Он сегодня сам отправляется в Красноводск.
— Шефу я обязан докладывать по должности, а у нас с вами была особая дружба. — Шифровальщик сделал упор на слове «особая» и многозначительно захихикал, отчего лицо его еще больше сморщилось, стало совсем маленьким. — Гуд бай, сэр! На меня можете больше не рассчитывать.
Эссертон понял, что зашел слишком далеко.
— Свинья ты все же, Вилли, — уже беззлобно произнес Эссертон, швыряя на тахту саблю. — Какой ковер загадил! Ему цены нет, в музее только такие вывешивать, а ты… Полюбуйся, полюбуйся, что натворил!
— Может, я, сэр, специально оставил на ковре след, — тоже спокойно ответил шифровальщик, пряча в карман свой кольт. Ему тоже невыгодно было терять дружбу с полковником, у которого он мог в любое время дня и ночи раздобыть вдоволь самого лучшего виски, а его здесь, в азиатской дыре, ни за какие фунты стерлингов не купишь. — Может, я нарочно оставил след, чтобы потом хвастать в Лондоне, что спал на такой ценности в солдатских ботинках и глотал виски.
Эссертон думал о будущем, он уже сожалел, что погорячился.
— Черт с ним, с ковром, вот моя рука. — Полковник протянул шифровальщику руку: — Извини меня, Вилли… Но ты тоже хорош! Нализался в такую жару.
— И вам мои извинения, сэр, — осклабился шифровальщик, пожимая руку Эссертону. — Сам вижу, две бутылки для меня многовато… Свалили…
— Две бутылки?
— Не сразу, сэр. Одну утром вытянул у себя, в шифровальной, а вторую вот здесь, у вас то есть.
— Угробишь ты себя так.
— Наоборот, проспиртуюсь, и никакая азиатская зараза не прицепится. Приходится беречь здоровье, сэр.
Эссертон вызвал слугу и велел убрать с ковра мусор. Жестом пригласил шифровальщика сесть в кресло.
— Располагайся, старина, будем принимать местных туземных вождей. — И тем же безразлично-небрежным тоном спросил: — Что там у тебя насчет отряда?
— Так, ничего особенного… Пришла первая радиограмма от нашего агента. Шифровать как следует не умеет, целых три часа провозился… Принимайте сами туземцев, а мне надо докладывать шефу.
— Сполоснуть горло хочешь? — Эссертон подошел к массивному дубовому буфету и вынул бутылку с яркой этикеткой. — От какого агента?
— Ну того самого, что в том отряде.
— И что же?
— Ничего особенного. — Уильям облизнул пересохшие губы и не сводил глаз с бутылки: — Разве только чуть-чуть, один глоток.
Эссертон не торопясь открыл бутылку, налил в бокал и сам отхлебнул, причмокнул от удовольствия. Потом протянул шифровальщику другой бокал:
— Держи, Вилли.
— Там насчет маршрута. — Уильям смотрел на струю коричневатой прозрачной жидкости, наполнявшую его бокал. — Красные его изменили.
— Что?!
— Изменили маршрут, говорю. — Шифровальщик залпом опорожнил бокал. — Высадились на каком-то полуострове, где русский форт Александровский. Вот так, сэр. В Красноводск можно и не ехать. — Он вынул из кармана клочок бумаги: — Возьмите копию… Как всегда, с вас пара бутылок, сэр.
— Да, новость любопытная… — Эссертон спрятал бумажку в нагрудный карман. — Две так две!
— Я помчался, надо докладывать шефу.
В гостиную, предварительно постучав в дверь, заглянул дежурный офицер, увидев полковника, спросил:
— Можно привести гостей, сэр?
— Потом, потом. — Эссертон замахал руками. — Сейчас некогда.
— Но вы сами… Они давно ждут, беспокоятся.
Эссертон заметил, что карманы френча офицера оттопырены и из левого выглядывает кончик золотисто-коричневой каракулевой шкурки. «Надо скорей принять туземцев, а то и половины принесенного мне не останется», — подумал он и вслух сказал:
— Ладно, зови. Только предупреди, чтобы они быстро… У меня времени в обрез!
— Слушаюсь, сэр!
3
Родовые вожди вошли всей группой, в дверях произошла маленькая заминка, ибо ни один из них не желал уступать дорогу другому. Пожилые, самодовольные, сытые. Бронзово-коричневые лица, надвинутые на самые глаза высокие пушистые папахи, белые, как снег на вершинах Копетдага. Увешанные оружием с ног до головы. Эфесы и ножны сабель украшены дорогими камнями и слоновой костью, пистолеты в кобурах, кавказские кинжалы, кривые ножи в глубоких кожаных чехлах, покрытых вышивкой. Сзади толпились их верные нукеры — телохранители. Вместе с ними вошел и переводчик, узконосый тощий человек с выпуклыми глазами, одетый в британскую военную форму.
— Салям-алейкум! — Родовые вожди и все вошедшие, приложив руки к груди, отвесили низкий поклон.
Эссертон рассматривал вошедших и мысленно блуждал по карте вдоль восточного побережья Каспийского моря: где, черт побери, находится тот русский форт Александровский? Неужели оружие и золото ускользнут из его рук?
Вперед выступил самый старый туркмен. В его густой бороде, обрамлявшей круглое лицо, серебрились седые волосы. Он говорил долго и нудно на своем языке. Переводчик несколько раз пытался его остановить, чтобы сообщить полковнику смысл слов, но тот только хмурился и продолжал сыпать фразами. Когда он кончил, переводчик коротко передал содержание, вернее, то, что удалось ему запомнить из пространной и цветистой речи:
— Родовые вожди туркменских племен, благодарные за высокую честь, пришли к вашим светлым глазам, чтобы отвесить низкий поклон и клятвой заверить в своей преданности. Они благодарят в вашем лице великую страну Англию, которая пришла к ним на помощь в тяжелое время, принесла свободу и благоденствие, порядок и счастливую жизнь в каждую юрту.
Эссертон слушал переводчика и покровительственно улыбался. Кто-кто, а он-то хорошо знал истинное положение в Закаспии, знал цену басням о «счастливой жизни в каждой туркменской юрте». Продовольственные ресурсы края были ничтожны, их никак не могло хватить для того, чтобы обеспечить население. Дороговизна росла не по дням, а по часам. Если в городе люди еще кое-как перебивались, то в дальних аулах население, которое систематически подвергалось реквизициям и поборам, находилось на грани голода. Два дня назад он сам помогал генералу Маллесону составить воззвание к населению:
«Вы справедливо жалуетесь на высокие цены продуктов первой необходимости, которые делают существование вашего бедного класса населения невозможным. В Персии достаточно много излишков продуктов, но до сих пор вывоз пищевых продуктов был воспрещен. Я с радостью сообщаю вам, что эти препятствия теперь устранены и что вскоре большие запасы хлеба и скота будут отправлены на ваш рынок».
Впрочем, это воззвание решили не опубликовывать, немного повременить. Сначала надо выкачать из края хлопок, а уж потом решать продовольственный вопрос.
— Сэр, родовые вожди считают вас своим старшим братом и желают видеть вас в туркменской одежде, — бубнил переводчик.
В руках бородатого вождя появилась пушистая белоснежная высокая папаха, он приблизился к Эссертону а под всеобщее одобрение почтительно водрузил ее на голову полковника. Потом туркмену подали вишнево-красный дорогой шелковый халат, и тот вежливо накинул Эссертону на плечи. Полковник задержал дыхание: от вождя несло потом, шерстью, козьим молоком и еще каким-то специфическим резким запахом.