– Это сейчас чрезвычайно важно, – продолжает капитан Фогт. – Вы знаете, доктор, какие потери понесли наши танки на русских минных полях под Белгородом? Мне сообщил мой родственник, оберштурмбанфюрер, только что вернувшийся из района этих боев, что наша девятнадцатая танковая дивизия потеряла в полосе обороны одной только русской стрелковой дивизии свыше ста танков, в том числе семь «тигров». Там погибло около тысячи наших солдат и офицеров, а командир этой дивизии генерал Шмидт застрелился.

– Да, я тоже слышал кое–что, – сочувственно кивает головой доктор Штрейт. – Русские всегда были сильны в инженерном обеспечении своей обороны и вообще в военно–инженерном деле. Не случайно же сам фюрер распорядился любым путем привлечь на нашу сторону пленного русского генерала Карбышева.

– Ничего у них из этого не получилось, однако, – не без злорадства замечает Фогт. – Надеюсь, мы с вами, доктор, добьемся большего успеха, хотя у нас всего лишь скромный кандидат наук и дивизионный инженер.

По дороге в лагерь Бурсов с Огинским тоже обмениваются впечатлениями от встречи с доктором Штрейтом.

– В том, что доктор остался доволен вами, у меня нет никаких сомнений, – замечает подполковник. – Вы действительно сообщили ему что–нибудь новое? Я ведь практик и не очень силен в теории.

– Все, что я сообщил ему, – результат моих экспериментов, опубликованный в нашей открытой печати перед самой войной. Но, видимо. Штрейт не читал журнал, в котором была напечатана моя статья.

– Будем, значит, считать, что в чем–то мы его убедили, – заключает подполковник Бурсов. – Во всяком случае, у него нет теперь никаких сомнений, что в вопросе детонации взрывчатых веществ мы осведомлённее его. Ну, а что же дальше? Нам ведь неизвестно, как вызвать детонацию минного поля. Да если бы и известно было, разве мы открыли бы немцам этот секрет?

– Я вижу дальнейшую нашу задачу лишь в том, чтобы выиграть время. Тянуть с этим экспериментом до тех пор, пока не придумаем достаточно надежный способ побега. Хотя, откровенно говоря, – тяжело вздыхает Огинский, – даже не представляю себе, каким образом удастся нам вырваться отсюда.

– Я этого тоже пока не знаю, – признается Бурсов. – Для этого надо получше разобраться в обстановке. В этом нам помогут майор Нефедов и лейтенант Азаров. А сейчас тревожит меня другое – Сердюк. Этот мерзавец может сообщить им, что эксперимент с обстрелом минного поля нам не удался.

– А вы думаете, что он мерзавец? – спрашивает сопровождающий их Азаров.

– Ну, может быть, и не мерзавец в буквальном смысле, но явный трус. А трус и предатель в данной ситуации почти одно и то же.

– А я все–таки думаю, что он…

– Не будем благодушествовать, Евгений Александрович! – раздраженно перебил Огинского Бурсов. – Давайте лучше исходить из худшего.

– Ну хорошо. Может быть, вы и правы, – соглашается Огинский. – Но и в этом случае я не вижу ничего угрожающего нам. Да, мы проделали в нашей армии один эксперимент – обстреляли минное поле огнем дивизионной артиллерии. Но это пока не увенчалось успехом, и мы задумали серию новых экспериментов, которые не успели осуществить.

– А какие же новые эксперименты можно им предложить? Завтра они, конечно, потребуют начать их.

– Начнем снова с обстрела. Но на этот раз будем экспериментировать не столько с противотанковыми, сколько с минометными и артиллерийскими снарядами. Будем делать вид, что ищем такой состав бризантного взрывчатого вещества в снарядах, который будет в состоянии вызвать детонацию минных полей.

В МИННЫХ МАСТЕРСКИХ

После обеда лейтенант Азаров привел Бурсова и Огинского в мастерские по производству самодельных мин, рекомендованных наставлениями немецкой армии. Мастерские находятся за пределами лагеря, и Азаров повел их через центральные ворота.

– И много делаете вы этих мин? – спросил Бурсов у лейтенанта, когда они оказались достаточно далеко от эсэсовской охраны.

– Теперь много. И потому догадываемся, что немецкая армия все чаще переходит к обороне. Фабричных мин ей явно не хватает.

– А самодельные мины каких же типов?

– Так называемые «дощатые» из стандартных зарядов с взрывателями нажимного действия. Потом еще «аппарельные», тоже из дерева и с такими же взрывателями. В последнее время стали делать мины и из артиллерийских снарядов. А вчера приступили к производству мин даже из ручных гранат. Специальным наставлением рекомендуется помещать их в гильзы от стопятидесятимиллиметровых снарядов. Поверх гранат насыпаются еще куски металла, гвозди и гайки…

– Помогаете, значит, калечить своего же брата?

– Но ведь и вы собираетесь…

– Да, мы собираемся! – резко перебивает его подполковник. – Но только еще собираемся, а у вас уже целое производство.

Азаров угрюмо молчит, потом замечает чуть слышно:

– Если только Фогт узнает, какое это на самом деле производство…

– Ну ладно, – снова перебивает его Бурсов. – Об этом–то как раз и не следует болтать, какие бы обидные слова ни пришлось услышать.

– Слушаюсь, товарищ подполковник! – сразу повеселев, бодро восклицает Азаров.

Некоторое время они идут молча, внимательно всматриваясь в окружающую местность.

– Вот веду я вас за пределами лагеря без всякой охраны, – нарушает молчание Азаров, – и вы, наверно, думаете: «И чего эти трусы не разбегаются? Вроде никаких препятствий вокруг». Но ведь тут сплошь все минировано, и не нами, а немецкими саперами. К тому же смотрите, какая тут равнина – все как на ладони. Далеко не убежишь даже ночью – прожекторами все тут просвечивается но хуже, чем днем.

– А пробовал кто–нибудь?

– Нет, не пробовали.

– Не нашлось разве смелых людей?

– Найти–то нашлись, да эсэсовцы их опередили. Выведали каким–то образом о готовящемся побеге и вывели сразу половину лагеря за проволоку, не разбираясь, собирался кто–нибудь из них бежать или и не думал даже. Выстроили их перед минными полями, а сзади автоматчиков поставили. Всех остальных подогнали к проволоке с другой стороны и приказали смотреть. Капитан Фогт, а вернее, гауптштурмфюрер Фогт специальную речь произнес:

«Мне стало известно, что вы… нет, не все, а только пять человек, хотели совершайт побегство. Я вас не виню за это. Каждый патриот своя родина всегда должен думайт о побегстве из плена. Но думайт надо корошо. А не… как это у вас говорится?.. не с кандачка. Правильно я говорю? Так вот, чтобы потом быть умнее и не делайт больше глупства, вы все сейчас совершайт бегство через этот минный поле. Кто не побежит, тот получайт пуля в свой спина».

Потом Фогт повернулся к автоматчикам и скомандовал: «Ахтунг!» А пленным добавил: «Вам будет это короший наука. Но если кто–нибудь из вас будет такой счастливчик, который перебежит через весь минный поле, клянусь словом официра, он будет получайт свобода. Вы все знайт случай с лейтенант Азаров. Я должен был его повесить за разбитый морда мой фельдфебель. Но он перебежал минный поле и не подорвался. Вы все знайт, какой почесть он теперь имейт. Я обещайт всем, кто перебежит на тот сторона, жизнь и свобода».

Затем гауптштурмфюрер Фогт театральным жестом подал команду «Вперед!», – глухим голосом продолжает свой рассказ Азаров. – И все побежали, потому что не сомневались, что эсэсовцы, не задумываясь, разрядят в них свои автоматы. И все погибли. Тех, которые не подорвались насмерть на минах, потом добили эсэсовцы. А мы стояли по другую сторону проволочного забора со сжатыми кулаками и стиснутыми от бессильной ярости зубами.

«Вот и всё, – сказал нам очень довольный преподанным уроком гауптштурмфюрер Фогт. – Теперь вы понимайт, что такое есть глупство?»

– И вы поняли? – сердито спрашивает Бурсов.

– Да, мы поняли, что любая попытка смельчаков–одиночек не будет лучшей. Для такого дела нужна серьезная организация, а у нас ее не было.

– Не было? – переспрашивает подполковник.

– Да, не было, – спокойно повторяет Азаров, но Бурсову кажется, что он не случайно употребляет глагол «быть» в прошедшем времени.