– А о главном–то чего молчишь?

– Так и о том ведь уже говорено…

– Пусть и товарищ майор послушает.

– Можно и повторить. От того же Ерохина я узнал, что к нам в отряд заброшен провокатор по фамилии Зюкин. А Ерохин, как вам самим известно, второй год в полиции служит и многие ее секреты знает.

– А какая же цель у этого провокатора?

– Запугать вас подготовкой большой карательной экспедиции, чтобы вы ушли куда–нибудь подальше. А на самом–то деле они от Пеньков хотят вас отвлечь…

– А не от Овражкова? – спрашивает Огинский.

– Нет, от Пеньков. В Овражкове вроде все без перемен. А в Пеньках они новый концлагерь хотят организовать с какими–то медицинскими экспериментами над военнопленными. Потому и побаиваются, как бы вы о том не пронюхали… А со мной–то теперь как же?

– Доложу командиру, посоветуемся. Нехорошо, конечно, получилось. В Овражкове и так мало наших, а похоже, что там скоро очень важные события должны произойти. И надо же было тебе на этого бургомистра напороться!

– Так ведь…

– Ну, да что теперь говорить!

НЕЛЕГКОЕ РЕШЕНИЕ

Выслушав предложение майора Огинского, командир и комиссар отряда долго молчат.

«Да, эффектно, конечно, – думает комиссар, – но ведь чистейшей же воды авантюра…»

А комиссару дерзкий замысел Огинского по душе. Майора, правда, трудно принять за чистокровного арийца, но на нем будет форма эсэсовского офицера и документы штурмбанфюрера. Да и человек он толковый, сообразительный, найдет способ выйти из затруднительного положения, если таковое возникнет.

А бургомистра давно уже следовало проучить, но это рискованно – Куличев нигде не появляется без охраны. К тому же из него нужно выжать все, что он знает о замыслах немцев. А они ему многое доверяют…

У командира отряда отношение к замыслу Огинского сложнее, но и он постепенно приходит к мысли, что майор справится, пожалуй, с задуманным. Да и такой благоприятный случай жалко, конечно, упускать…

– Он и немецким владеет не хуже любого немца, – набивает цену Огинскому комиссар.

– Для беседы с бургомистром этого и не требуется, – усмехнулся Огинский. – В данном случае успех моего замысла будет определяться не совершенством знания немецкого языка, а магией штурмбанфюрерских документов. Я ведь предъявлю им удостоверение личного представителя могущественного гаулейтера Заукеля, назначенного генеральным уполномоченным по использованию рабочей силы оккупированных восточных территорий самим фюрером.

– А вы думаете, что немцы не обнаружили еще исчезновения Мюллера и не организовали уже его поисков? – спрашивает командир.

– Он уверяет, что предпринял эту поездку по своей инициативе и не сообщил о цели ее даже Заукелю. Да и кому придет в голову искать его в Овражкове? В нем даже комендатуры немецкой нет. И вообще ни один немец пока не совал туда своего носа.

– Кроме майора Вейцзеккера, – уточняет командир.

– Да, правильно, – подтверждает комиссар. – Но и он ездил туда почему–то тайком. Мы узнавали об этом от Ерохина, нашего человека, надежно обосновавшегося в овражковской полиции. А зачем приезжал Вейцзеккер в Овражков, ему ничего не известно. Похоже, что это держится в тайне и от самого начальника полиции Овражкова – Дыбина. Вообще этот Овражков полон тайн, и мне не очень верится, что немцы собираются в Пеньках что–то организовать, как сообщил нам Васяткин. А не в Овражкове ли? Все это известно, наверно, только бургомистру Куличеву. Вот почему так важно…

– В этом и я с вами согласен, – перебивает его командир. – Куличев бесспорно многое смог бы рассказать в случае успеха замысла товарища Огинского. Но ведь замысел этот не шуточный. Огинскому придется играть несвойственную ему роль.

– И он неплохо ее сыграет! – горячо восклицает комиссар. – Я в этом нисколько не сомневаюсь…

– Нам, однако, не самодеятельный спектакль предстоит, а рискованная операция, – хмуро замечает командир. – Играть роль Мюллера придется к тому же не на сцене, а среди врагов, и мы не можем поручиться, что они не разоблачат Огинского с первого же взгляда.

– Понимаю ваши опасения, товарищ командир, – соглашается с ним Огинский. – Но ведь я не актер–любитель, а кадровый офицер, побывавший уже в кое–каких переделках. Если бы не твердая уверенность в успехе задуманного, я и сам бы не полез на рожон. А план моих действий могу доложить вам еще раз…

«Чертовски ведь все логично в его плане, – слушая Огинского, думает комиссар. – Просто непонятно, чего еще командир колеблется?..»

– Ни Куличеву, ни его помощникам, привыкшим холуйствовать перед немцами, и в голову не придет допустить возможность такой дерзости с нашей стороны, – горячо продолжает майор Огинский. – В документах, которые мы отобрали у Мюллера, сказано ведь, что ему дано право контроля не только русской, но и немецкой гражданской администрации. Понимаете, как велика сила таких документов, а следовательно, и самого штурмбанфюрера Мюллера?

Командир хмурился и невозможно было догадаться о его мыслях, а Огинский исчерпал уже все свои доводы. Видно, ничем не сломить упорства командира, а может быть, и предубеждения…

– Не убедил я вас, значит? – упавшим голосом спрашивает его Огинский.

– Этого я не говорю, – задумчиво произносит командир. – В принципе все довольно убедительно…

– Тогда, значит, я как исполнитель не подхожу?..

– Эх, Евгений Александрович, Евгений Александрович! – тяжело вздыхает командир. – Разве только в этом дело? Вы же сами понимаете, что такую операцию я должен с вышестоящим начальством согласовать. Сделать шифрованый запрос об этом по рации…

– А пока пошлем его, да пока ответ придет, – с досадой перебивает его комиссар, – то даже в том случае, если и разрешат, момент будет упущен. О пропавшем Мюллере к тому времени оповестят не только все немецкие гарнизоны, но и полицейские управы.

– Нам нельзя медлить и по другой причине, – замечает снова воспрянувший духом Огинский. – Разоблаченный Васяткиным провокатор признался ведь, что сообщенные им сведения о карательной экспедиции против нас – выдумка бургомистра. Цель ее очевидна – вынудить нас уйти отсюда.

– Но и тому, что сообщил нам Васяткин о Пеньках, я не очень–то верю, – задумчиво сказал комиссар. – Скорее всего, именно тут, в Овражкове, затевается что–то. А если поближе к Пенькам перебираться, значит, во Владимирской пуще придется базироваться. Почти за пятьдесят километров отсюда и около семидесяти от Овражкова…

– Да и не в Овражкове только дело, – тяжело вздыхает командир. – Нам от железнодорожного моста через Бурную нельзя далеко уходить. Не выполнили ведь задания партизанского штаба и не взорвали этот мост…

– Пробовали, и не раз, – разводит руками комиссар. – Но вы же сами знаете, какова там обстановка… Не случайно хлопцы окрестили тот чертов мост «неприступным», хотя командиру нашему очень не нравится это прозвище…

– А вам нравится оно разве? Не отобьет оно охоту дерзать? К тому же, насколько я разбираюсь в русском языке, прозвища даются живым существам…

– А мне именно то и нравится, что мост этот стал для наших ребят таким же живым врагом, как и сами фашисты! – горячо воскликнул комиссар. – А из того, что «неприступным» его прозвали, не следует, однако, что он действительно неодолим. Берут ведь и неприступные крепости…

– С таким пониманием его временной, так сказать, неприступности и я согласен, – примирительно произносит командир. – Надеюсь, что бойцы наши понимают и военное, я бы даже сказал, стратегическое его значение. Если мы взорвем этот мост, парализуем весь железнодорожный узел, находящийся в руках у немцев.

– Они это понимают, товарищ командир.

– Уходить, значит, с этой базы без достаточно веских причин…

– В том–то и дело! – перебивает Огинского комиссар. – Никоим образом!

– А существуют ли на самом деле столь веские причины, чтобы все–таки уйти, знают пока лишь немцы да бургомистр Овражкова, – заключает майор Огинский. – И я надеюсь заставить его сообщить нам об этом без утайки, если только вы…