Увы, ничего, кроме тоски, чайки в этот день не сулили. Они не качались, подобно белым поплавкам, на волнах, а расположились на уступах скалы в расщелинах, изредка устраивая небольшие перепалки из‑за удобного местечка.

Кто же все‑таки вспугнул птиц?.. Пошатываясь, летчик покинул погасший маяк и добрел до края обрыва.

Несколько камешков, сорвавшись, с дробным стуком покатились вниз, но чайки не обратили на это внимание, они роем вились над торчавшими из воды камнями.

Что это? Там, внизу, в тускло поблескивающей воде, среди валунов, лениво шевелилось что‑то темное, большое, словно водолаз выходил на поверхность.

Иван присмотрелся — тюлень! Выставив из воды любопытную морду, он водил выпуклыми глазами, топорщил смешные, жесткие стрелочки усов.

Если удастся подстрелить зверя да спустить шлюпку…

И тут Соболева потрясла неожиданная догадка: постой, ты забыл об огне выстрела! Молниеносной вспышкой не зажечь костер, но если направить ее в ацетилен, сочащийся из баллона, то… Неужели спасение снова в его руках?

«Плыви, тюлень. Без еды я еще продержусь как‑нибудь, без огня — нет. Плыви».

Прежде всего нужно было пересчитать патроны. Обойма никак не хотела выскакивать из разбитой рукоятки, и тогда Иван, раз за разом оттягивая затвор, выбросил на камень оставшиеся патроны. Их было четыре. Он взял один, бережно завернул в окровавленный обрывок носового платка и спрятал в карман рубашки — это будет его НЗ. Последний патрон.

В будке маяка по–прежнему шипел ацетиленовый аппарат, с механической безучастностью делая свою бесцельную слепую работу.

Теперь подтянуться, поднести ствол пистолета к горелке, дождаться и на счет «четыре»… «Нет, подожди», — остановил он себя. Надо было сначала вынуть из патронов пули и стрелять холостыми, чтобы пламя вылетало из дула погуще.

Пальцы не могли захватить округлое скользкое тельце пули, и он разрядил патрон зубами, морщась от боли* Потом оторвал кусок подкладки от куртки, кое‑как просушил его собственным дыханием и, свернув в комочек, забил пыжом открытый зев гильзы.

Операция с патронами далась нелегко, и с минуту Соболев сидел в будке, успокаивая бьющееся неровными толчками сердце. Минута, конечно, слишком короткий отдых, но летчик боялся, что стоит ему хоть чуть–чуть дать себе поблажку, как тут же навалится подстерегающий его губительный сон.

Готово. Дуло почти касалось керамического наконечника. Вот из резервуара вырвался газ…

«Раз, два, три» — он нажал спуск.

Будка озарилась ярким светом, запахло кисло и сладко, и над горелкой повис дымок. Но газ не загорался.

Иван заложил второй патрон, взял пистолет в обо руки, чтоб ствол не колотился о край горелки. Выстрел. Еще один…

Это все. Больше ему не на что надеяться…

Алексей Крамцов отпросился у Демина в одну из групп, ведущих поиски на берегу залива. Тут у пилота был свой расчет — если только Иван благополучно опустился на воду, то он должен был держать курс по ветру на север, к берегу. Именно здесь и рассчитывал Алексей встретить своего друга.

Несомненно, Крамцов и сам понимал, что в расчете его слишком много оптимистических предположений, но на все внутренние сомнения Крамцов отвечал сам себе односложно: «Верю. Он жив. Он здоров. Все в порядке»…

Эта безграничная вера Крамцова в мужество и удачливость своего товарища передавалась другим и помогала выдерживать все тяготы пути по бездорожью, сквозь лесные чащобы и прибрежные скалы, через говорливые речушки и топкие северные болота, заросшие мар- ником.

В этот день группа Крамцова прошла свыше двадцати километров, гораздо больше, чем другие поисковые партии. Люди уже выбивались из сил, но никто не жаловался — все тянулись за неутомимым капитаном.

Летчики то и дело заглядывали за угрюмые, насупившиеся гигантские валуны — «бараньи лбы», спускались в поросшие березой лощинки, взбирались на сопки. Больше всего доставалось пожилому врачу Левенчуку — не те годы для такого похода, по своей стремительности напоминающего армейский марш–бросок.

Утром, на аэродроме, узнав об ошибке с красной ракетой, Левенчук сказал: «Нет, медицина Соболеву уже не поможет». Крамцов уж и сам жалел, что пригласил с собой врача, — это у него от злости вырвалось: «Хотите со мной? Убедитесь сами, что медицина тоже нередко ошибается». Левенчук тогда ничего не ответил. Он хотел бы, как и Крамцов, надеяться на лучшее. Но доктор достаточно повидал на своем веку и не верил в чудо.

…Путь преграждала выдвигавшаяся гребнем из леса и далеко уходящая в море скала. Скала была высокой, и Крамцову не терпелось сверху осмотреть полосу прибоя. Взобраться на нее было нелегко, тут требовались альпинистские навыки. Он отобрал нескольких молодых ребят, остальных послал в обход, лесом. Алексей вырос в Красноярске, у знаменитых Енисейских столбов, и с тринадцати лет вместе с опытными «калошниками», патриотами самобытного сибирского альпинизма, начал «ходить на столбы». Надев обязательные новые калоши, подпоясавшись традиционным кушаком, маленький, легкий и проворный, он быстрее многих других взбирался по отвесной крутизне к птичьим площадкам на вершинах каменных пальцев.

Сколько лет прошло с тех пор! А сейчас Крамцову было потруднее: мешали тяжелые сапоги, рюкзак оттягивал спину. Цепляясь за каждую расщелину, Крамцов медленно пробирался вверх. Камешки срывались из‑под подошв, ручейками текли к подножью. Он осторожно нащупывал твердую опору под ногами и делал рывок вверх, чтобы, добравшись до вершинки и закрепившись, спустить остальным веревку.

Уже почти достигнув цели, Крамцов поспешил, нерасчетливо прыгнул с одной площадки на другую и, поскользнувшись на птичьем помете, сорвался.

Выручила природная легкость и цепкость пальцев — успел ухватиться за край площадки, подтянулся и перевалился всем телом на спасительный «пятачок». Сбросил с пятнадцатиметровой высоты веревку — давайте, ребята.

Пока поднимались товарищи, Крамцов оглядел в бинокль полосу прибоя — она уходила в туман, серебрясь в окулярах пенной строчкой. Серо–зеленые камни, какие‑то бревна, сучья, выброшенные волнами, стеклянные шары — поплавки от рыбачьих сетей, разбитые ящики, бутылки — чего только не приносит море на берег!

Но вот среди переплетения сучьев, с которых свисали зеленые косматины, Алексей заметил оранжевое пятнышко — оно шевелилось, подскакивало на волнах. Может быть, это проглядывал кусок полузатопленной, зацепившейся за сучья спасательной шлюпки?

Спуск к воде, к счастью, был более пологим и легким. Летчики бежали один за другим к груде валежника, где их ждала находка. Крамцов по пояс забрел в воду и, разбросав сучья, достал из‑под воды наполненный воздухом оранжевый спасательный жилет. Алексей поднял его над головой и выбрался на берег, держа жилет на ладонях, как драгоценную реликвию. Потом они положили жилет на галечник. Внимательным, пыздивым глазам он мог рассказать многое.

На оранжевых боках густые разводы соли — значит, жилет пробыл в воде немало часов. Он наполнен воздухом, причем наполнен до отказа, тугой и упругий, как футбольный мяч, — и это означает, что Соболев опустился благополучно. Резина не проколота, ремни не разорваны, а расстегнуты аккуратной, спокойной рукой, вот и выходит, что Иван снял жилет, когда он ему стал не нужен. Ясно — Соболев выбрался на сушу.

Крамцов торжествующими глазами обвел летчиков: стоило рваться по берегу, сбивая ноги о камни, стоило лезть на проклятую скалу, чтобы найти вот это! Как жаль, что не было рядом Левенчука.

Крамцов тут же принялся составлять план дальнейших поисков. Навстречу сейчас двигалась группа старшего лейтенанта Шаримханова, и между ними оставалась довольно изрядная неосмотренная полоса — километров двадцать пять. Может быть, Соболев лежит где‑то поблизости, израсходовав запас ракет и патронов, не в состоянии подняться, подать сигнал о помощи? До наступления ночи обеим группам никак не успеть осмотреть этот участок.

Крамцов решил — как только подойдут радисты со своим передатчиком, отправить Демину срочное сообщение: шлите помощь, высаживайте на побережье новые поисковые группы — Соболев где‑то здесь, на берегу!