Дубов оглянулся. Колыхались позади распаренные, осунувшиеся лица бойцов, горячий пот мутной росяной капелью скопился на лбах и подбородках. Превозмогая себя, Дубов тяжело побежал дальше, сердце трепыхалось у самого горла.

Аул приземистый, грозно пустынный, запускал их в длинную уличную кишку. Подпирали хмурое небо серые столбы дымов из труб. Собачий вой сменился перебрехом из-за плетней. Стрельба и крики на околице стихали.

Бойцы стояли плотной шеренгой вокруг фермы, вцепившись в жерди. Отсеченный жердями квадрат двора, казалось, разбухал от оглушительной тишины. Настоянная на крови и холоде, на скулящем, задавленном вое женщин, тишина готова была взорваться и вдребезги разнести все окрест.

На крыше фермы лежало скрюченное тело. У стены в изломанных позах застыли полузасыпанные камнями налетчики, сжимая в уже окоченевших руках карабины и автоматы. Светилось восковой желтизной между булыжниками чье-то молодое лицо с размытыми чертами.

Слитной, недвижимой массой стоял аул, отказавший своим жертвам в последнем прощении.

Дубов стащил ушанку. В центре база, уложенные бок о бок, лежали двенадцать убитых аульчан. Здесь были старики, женщины и один подросток. Прислонившись к жердям, маялись раненые.

К Дубову полз председатель Абу, утыкая обрубок левой руки в изрытый бурый снег, потом подтягиваясь к нему. Правая рука его сновала ковшом от земли ко рту: Абу глотал снег. Белая наледь скопилась у него в отворотах бешмета, на воротнике, застряла хлопьями во всклокоченных волосах. Нога председателя была перехвачена выше колена колючей проволокой, залита кровью. Абу подполз к самой ограде, взялся за жердь.

— Ты… мал-мал… опоздал, командир, — сказал вразбивку Абу, челюсть его прыгала, разрубая фразу на куски. — Мы тут сами с Идрисом… Дай б-бинты… воду… дай… ране… — Челюсть окончательно отказала председателю. Она прыгала, уже неподвластная его воле, и Абу, притиснув ее кулаком, стал заваливаться на бок.

Белые и красные вспышки — снег с кровью — обжигали глаза Апти. Не было больше сил смотреть на это. Он запрокинул голову и задрожал от невиданного доселе.

Над ним, тяжело вминаясь копытами в сизую хмарь тучи, гарцевал белый конь. На заднем правом копыте его болталась подкова на одном гвозде. Апти отпрянул, уцепился за жерди.

Серый френч на всаднике был наглажен, мягкие сапожки начищены до блеска, в правой руке — трубка. Иван-царевич поднял руку с трубкой и долго грозил ею Апти. Содрогнулся проводник — что это?

Всадник развернул коня, тяжелым неслышным скоком поплыл к себе домой — за хребет, в Грузию, утопая по колено, затем по грудь в плотной сырости туч.

Вот и появился долгожданный гость. Только не вовремя: командир и проводник стояли на своих двоих, а вот третий, председатель Абу, лежал неподвижно.

Они оставили раненым все, что несли с собой: еду, медикаменты, бинты. Сами, слившись через полчаса с остатками отряда Криволапова и похоронив бойцов, двинулись через распадок к Махкетам и Агиштинской горе — к месту назначения. До отказа налитые горькой яростью, они изнывали в желании выплеснуть ее на врага.

Глава 15

Проводник Дауд вывел Ланге с десантниками на гребень горы. Залитые горячим потом, все улеглись цепью, маскируясь за валунами, раздвигая пучки сухой травы. Ланге приладил к лицу, настроил бинокль. За стеклами разверзлась пронизанная синевой необъятная панорама Агиштинской горы, изборожденной каменными морщинами.

Прямо под Ланге в каком-то километре — густая россыпь крохотного аула. От аула до самой Агиштинской горы дыбилось холмами межгорье, кое-где меченное белыми кляксами — дотаивал выпавший накануне снег. Между саклями аула шевелилась, ворочалась людская масса. «Две с половиной — три сотни», — прикинул Ланге.

Из массы время от времени вытягивались, выползали на околицу аула жиденькие протуберанцы, окантованные плотными игольчатыми огоньками, неся приглушенный расстоянием треск выстрелов. Масса кого-то атаковала, протуберанцы вибрировали, смазывались и в конце концов снова втягивались в аул.

Ланге чуть сдвинул бинокль влево. За околицей, метрах в трехстах, надежно впаялся в землю небольшой отряд, раза в три меньше, чем аульская масса. Отряд сдерживал ее плотным винтовочно-пулеметным огнем.

Ланге вгляделся в оборону, профессионально отметил основательность позиции: на пригорке, среди густого хаоса валунов и лощинок. На фланге отряда взблескивали за камнями рыльца пулеметов, секущих хищным пунктиром трасс аульских вояк.

И те и другие, видимо, давно уже находились в этом вязком равновесии: атакующие не могли пробиться, подмять отряд, отряд не мог покинуть оборонительную надежность позиции. Между ними на трехсотметровой нейтральной полосе бурой сыпью застыли людские потери.

Ланге вглядывался в панораму боя, сопоставлял, прикидывал. Через несколько минут пришла уверенность: в ауле клубились повстанцы, скорее всего, их главные силы. Малый отряд за околицей — красные.

Захлестнул щекочущий азарт предстоящего действия: пришел его час на Кавказе. Он выстрадал и дождался, перехитрил в единоборстве истребительный отряд. Ланге добрался до цели в этом горном хаосе. Эта цель — штаб повстанцев, — кажется, под ним. Осталась последняя, формальная проверка.

Он подозвал к себе самого выносливого в отряде десантника Магомадова. Переводчик Румянцев, лежавший сбоку, выжидающе придвинулся — переводить. Ланге, покосившись, качнул головой: не надо.

— Быстро узнавать, — сказал Ланге, — кто эти, кто те? Сколько? Кто командиры? Мы здесь — про это молчать. Доложить через… полчаса. Шнель! Быстро.

Магомадов перевалил через гребень, понесся вниз, меряя крутой склон гигантскими прыжками. Ланге следил за удаляющейся фигурой, удовлетворенно отмякая лицом.

Магомадов вернулся через сорок минут, доложил: говорил с одним местным, аульским. В ауле повстанцы — триста пятьдесят человек, командует боем полковник Осман-Губе, рядом с ним Исраилов. Оборону за околицей держит отряд красных. Бой идет с утра. У Осман-Губе большие потери.

— Там все бандиты? Почему мало? Где остальные?

— Этот чечен, с кем разговаривал, мало знает, — запаленно оправдался, облизывая пересохшие губы Магомадов. — Еще люди есть далеко. Шарой, Итум-Кале воевать пошли. Кто пошли, сколько, чечен не знает, баран-человек, глупый… — Магомадов осекся: полковник смотрел на него, думал.

Ланге подозвал переводчика, заговорил по-немецки, растолковывая отряду порядок дальнейших действий.

— Швеффер и проводник идут в аул, — переводил Румянцев, — для встречи с Осман-Губе и Исраиловым. Они должны ждать. Полковник Ланге и остальные заходят в тыл красному отряду, дают красную ракету и начинают бой. Осман-Губе и Исраилов должны начать наступление после ракеты.

Ланге прервал речь. Проводник Дауд, подавшись вперед, заглядывал за спину полковника, зачарованно тянул голову.

Ланге обернулся. Внизу малый обороняющийся отряд непонятным образом превратился в черную широкую лаву. Она стремительно расползалась, заглатывала околицу аула. Снизу вспухал непонятный, с каждой секундой густевший, грозный и слитный рев.

Апти, выводя полуторасотенный отряд к аулу у Агиштинской горы, с маху притормозил, будто ткнулся в резиновую стену: шагах в двадцати из-за укрытия вымахнула верткая, в защитном бушлате, фигура, вскинула автомат.

— Стой!

Дубов, приметив красную искорку на шапке автоматчика, отчаянно рявкнул своей остервенело прущей братии:

— Стоять!

Впереди из-за камней всполошенно выскакивали, вскидывались в полурост согнутые фигуры.

Дубов всмотрелся в среднего — опалило неожиданной радостью:

— Жуков… ты?!

— Ложись! — сдавленно крикнул, махнул рукой майор.

— Чего это ты нас… укладываешь? — удивился, запаленно хватая воздух, Дубов. — Вроде… не время.

— Банда там… Каждый метр прострелян! — обложил непонятливых гостей майор. — Ложись, говорю!