Хотя мои собственные наблюдения подтвердили большинство выводов высококвалифицированных западных судей о японском характере, я чувствовал, что мой анализ по данному вопросу гораздо глубже и полнее их исследований главным образом потому, что я полностью использовал предоставленную мне возможность видеть раздельно городских и деревенских жителей-японцев и их «характер в действии». Я считал исключительно важным провести различие между городскими жителями и деревенским населением как в количественном, так и в качественном отношении. На такое важное различие, к сожалению, не обращалось должного внимания большинством ученых вплоть до 1937 года, когда доктор Джон Ф. Эмбри провел свое замечательное исчерпывающее обследование деревенской жизни и смог выявить многие черты характера, которые свойственны массам деревенских жителей и которые не обнаруживаются у городского населения.
Жители японских городов приобрели многие из наших характерных черт посредством таких поверхностных форм влияния, как, например, наши кинофильмы, которые весьма популярны в Японии и вызывают значительные попытки соревноваться. Но деревенское население сохранило много коренных (аборигенных, если так их можно назвать) черт японского характера. Изучая обе эти группы, я обнаружил, что японцы, как и все человеческие существа и социальные группы, имеют и святых, и грешников, и что отдельные японцы имеют хорошие и плохие черты независимо от того, рассматриваем ли мы эти черты абсолютно или относительно, используем ли мы в качестве мерила их или наши моральные стандарты. Среди хороших черт характера следует отметить физическую чистоплотность, определенную врожденную доброту и утонченный артистический вкус в каждом японце независимо от того, на какой ступени образовательной или социальной лестницы он стоит. Но они также в изобилии имеют негативные черты, среди которых самомнение или тщеславие и почти полная неспособность понимать абстрактные идеи являются наиболее ярко выраженными. Отсутствие философского подхода усиливает японский эмпирицизм и замедляет реакцию японцев перед лицом новых событий и неожиданно складывающейся обстановки. Это также развивает в японцах определенное отрицание жизни и безразличие, которое так хорошо иллюстрируется их безучастным, пассивным и даже апатичным отношением к естественным катастрофам и различным бесчисленным неприятностям и их излюбленным решением трудных проблем: «Сикатага най» — «ничего не поделаешь».
Самым важным моим открытием, вероятно, было то, что японский характер следует рассматривать с учетом его происхождения и этического окружения и нельзя отделять от этического воспитания или же от строгой приверженности к этикету, влиянию которого подвергалась вся нация в течение многих веков. В связи с тем что их моральные стандарты отличаются от наших принципов нравственности, мы должны рассматривать их моральные действия в соответствии с их, а не с нашими моральными стандартами. Если исходить из христианской морали, японцы не совершенны в своем понимании греха. Это объясняется тем, что в данное понятие японцы вкладывают совершенно иное содержание.
Японская женщина — одна из самых морально устойчивых в мире. Вероятно, в этом сказывается влияние японского закона, в соответствии с которым неверная жена подвергалась двухгодичному тюремному заключению по жалобе мужа. В то же время муж имел полную свободу, он мог даже привести в свой дом наложницу. Подобные условия не исключали совместного купания раздетых мужчин и женщин, что у нас считается неприличным. В Японии, особенно на фешенебельных курортах горячих источников, это единственный метод купания. Я, как исследователь, задался целью хорошо разузнать об этом обычае. Со мной произошло довольно много забавных происшествий, об одном из которых здесь расскажу. Я должен, однако, оговориться: этот случай подтвердил, что мы, американцы, можем привыкнуть к чему угодно.
Услышав о популярности горячих источников, которые давали прекрасную возможность изучить японскую жизнь в такой весьма оригинальной и удобной обстановке, я решил провести новогодний праздник в Идзусан — курорте с горячими источниками, пользовавшимися доброй славой среди высшего токийского общества и известного как сэннинбуро (место для купания на тысячу персон). Горячие ванны находились при одной самой шикарной японской гостинице. И вот с Тоёда-сан — японским студентом из университета Васеда — я отправился в Идзусан.
По прибытии туда, после того как я снял свою уличную одежду и надел хлочатобумажное кимоно, которое выдавалось в гостинице в качестве одежды для купания, сна и даже для прогулок, мы выпили традиционную чашку чая. Следующим этапом в установленной процедуре шло посещение сэннинбуро. Эти ванны являлись частью гостиницы и находились в конце длинного открытого коридора. Шел январь, и было довольно холодно. Когда мы подошли к первой двери ванн, я сильно толкнул ее и вошел в помещение. Внезапно я остановился, и Тоёда наскочил на меня, не рассчитав своих шагов. Удивление мое было беспредельно: я увидел перед собой женщин на различных этапах купания и в самых выразительных позах. Я поспешно выбежал оттуда и уже в коридоре сказал Тоёда: «Мы не пойдем туда, правда?» Он быстро ответил: «Конечно, нет. Мы войдем в другую дверь». Перед следующей дверью стояла вешалка, на крючках ее висели кимоно. По совету Тоёда мы сбросили свои кимоно. Я, совершенно голый, подгоняемый коридорным холодом, рывком открыл дверь и вошел в помещение, держа в одной руке мочалку, а в другой мыло.
К моему великому изумлению, мы очутились в той же самой комнате, откуда несколько минут назад я так поспешно ретировался. Со всех сторон до меня доносилось хихиканье женщин. Они потешались над замешательством иностранца, который только что убежал от них. Все глаза теперь были устремлены на меня,
У меня не оставалось иного выбора, кроме как по возможности скрыть свое смущение: я принял безразличный вид и направился к небольшой ванне, вделанной в кафельный пол вдоль стены напротив двери, и начал свое омовение.
Этот случай раскрыл для меня один факт: огромное большинство так называемых типичных черт японского характера является продуктом культурного влияния, главным образом китайского, которое было искусно приспособлено к японским условиям и потребностям. Различные культурные влияния могут создавать различные черты характера, такие, например, как приспособляемость и чувствительность японцев к посторонним влияниям, что дает возможность сравнительно легко формировать или изменять то, что случайному наблюдателю кажется древним и негибким характером.
Я никогда не мог присоединиться к безоговорочному осуждению или к некритичному восхищению японским характером, что столь типично для многих наблюдателей, очарованных многими позитивными чертами или возмущенных бесчисленными негативными особенностями характера среднего японца. Я всегда стремился к объективности и исключал предвзятые мнения и предрассудки при оценке японского характера.
Самое главное из всего этого состоит в том, что я смотрел на японский характер с точки зрения японских моральных стандартов и смог поэтому добиться понимания многих мотивов, скрывающихся за их действиями как в военное, так и в мирное время. Казалось, японцы, с которыми мне приходилось сталкиваться, понимали и чувствовали эту объективность и проявляли большую уверенность и искренность в отношениях со мной, чем при обычных контактах с другими иностранцами.
Итак, я прошел школу изучения характера, мои практические занятия включали агонию крупного бедствия и пасторальную тишину пребывания в японской рыбацкой деревне. Я теперь уверен, что без физических и душевных страданий во время землетрясения 1923 года многие черты японского характера остались бы для меня скрытыми так же, как мое образование незавершенным, не поживи я в Дзуси.
Глава 8
ЯПОНСКИЕ «ФИГАРО»
Спустя три с половиной года после отъезда из Вашингтона я возвратился в свое управление военно-морской разведки. Лонга я уже не застал. Его перевели в управление навигации, которое в то время ведало также всеми вопросами, связанными с личным составом. Именно им и был подписан приказ, согласно которому я вернулся в Соединенные Штаты.