— Как же ты палец сломал? — спросил он, подмигнув окружившим Джэксона бойцам. — В драке, что ли? Или по пьянке?

Джэксон с недоумением посмотрел на сибиряка, грудь которого была перекрещена пулеметными лентами.

— Зачем дрался? Совсем нет! Я боксер. Понимаешь, боксер! — Сидней поднял руки в боевое положение, сделал несколько движений, имитирующих боксерский поединок.

— Знамо! — из дальнего угла платформы сказал Василий Хомутов, по прозванию Васька-Москвич. — Видел я ихнюю боксу в цирке. Как мордуют друг дружку! На кулаках рукавицы такие, из кожи… Пухленькие. А место, где они бьются, веревками огорожено. Видать, для того, чтобы не убег, ежели который сдрейфит.

Сибиряк Бровкин повернулся к говорившему и, смерив его глазами, тихо, но твердо произнес:

— А ты не врешь, Васька?

— А чего мне врать, коли правда одна! — беззлобно ответил тот. — У нас на кулачках, на масленице, так стенка на стенку идут. Верно? А у них, в боксе той самой, один на один выходят да на весы становятся, чтобы знать, с ровней драться. Во как! Культура… И на кулаки перчатки натягивают. Тоже тебе, опять же культура…

Ваську перебил Корнилов, человек хмурый и раздражительный:

— Знаем культуру ихнею! Буржуйскую… Перчатки у них такие толстые, на вате… Чтоб не больно, чтобы только видимость одна… Деньгу зашибают!

— Ну да, «не больно»! Сказанул! — перебил его в свою очередь Василий и со знанием дела продолжал: — Бьют крепко, по совести. И все норовят в зубы али в поддых. Так, чтоб с катушек долой. Во как!

Тит Корнилов вынул из кармана объемистый потертый кисет, оторвал кусочек бумаги и, сворачивая самокрутку, спросил:

— А кто он тогда будет, боксер-то?

— Как кто? — удивился Василий. — Ясное дело, американец.

— Да не про то я… С точки зрения революции. Куда он ближе: к буржуям или к пролетариям?

Возле защитной стены, опершись плечом на тюк хлопка, сидел туркмен Мурад. Смуглолицый, худощавый, с большими, чуть навыкате внимательными глазами. На нем был стеганый халат, на голове высокая белая папаха. Он сидел, зажав между колен винтовку, и, прислушиваясь к разговору, внимательно рассматривал американца.

Сохраняя на лице спокойствие, Мурад несколько раз мысленно удивился. Вай! Оказывается, на земле есть какая-то страна Америка… Вай! Оказывается, и драка тоже может быть службой и за нее деньги платят… Никогда в жизни боксерских поединков он не видал, но Мурад был участником состязаний по туркменской борьбе — курашу. Курашисты степенно выходят в круг, одетые в халаты, но босиком. По аналогии он представил себе и бокс. Выходят на круг американцы, они, как урусы, европейцы, в глаженых брюках, пиджаках с блестящими пуговицами, а на голове у каждого фуражка с лакированным козырьком. Натягивают на руки белые кожаные перчатки, какие Мурад видел у русского офицера, и начинается, как говорит Васька — а ему Мурад верит, — драка на кулаках. Что такое драка, Мурад знает хорошо, видел, как осатанело дрались пьяные русские солдаты. Рубахи разорваны, лица в крови… Потом победитель — пахлеван [448] , сняв фуражку, идет но кругу, и ему со всех сторон кидают рубли и полтинники…

Мурад с любопытством смотрел в лицо Джэксона, стараясь отыскать следы кулачных потасовок, но лицо американца было чистым: ни шрамов, ни повреждений.

— Скажи, товарищ американец, а ты нашу революцию, значит, поддерживаешь? — все допытывался Корнилов. — Или, так сказать, между и вашим и нашим?

— Я с первых дней в интернациональном полку, как Советская власть в Ташкенте стала, — твердо сказал Джэксон. — Я ее сразу понял, сердцем понял.

— Вечно ты, Тит, сумлеваешься! — строго сказал Степан. — Товарищ боксер — наипервейший друг нашего комиссара. Свой, выходит!

Глава седьмая

1

К Ашхабаду подъезжали рано утром. После утомительного однообразия пустыни город показался большим зеленым садом. Джэксон не отходил от окна. Поезд-броневик шел с востока на запад вдоль окраины города, и солнце, которое вставало из-за спины, высветило розовыми лучами жилые кварталы, зелень садов, выпуклые лбы холмов, охватившие полукружьем Ашхабад. Вырисовало оно своими лучами вдали и величавые, покрытые снегом горные хребты Копетдага… Вершины гор, словно огромные белоснежные туркменские папахи, надетые на головы богатырей, возвышались на фоне яркого и чистого утреннего неба, чем-то похожего на ровную голубизну моря.

Сидней невольно залюбовался горами. Рядом, попыхивая самокрутками, стояли сибиряк Степан Бровкин и Корнилов. Тут же неподалеку, сжав винтовку обеими руками, жадно смотрел на родные просторы своими большими, чуть навыкате глазами Мурад.

— Красив городишко, — сказал Бровкин. — Совсем не похож на азиатские.

Ашхабад действительно не был похож на Ташкент, Самарканд, Бухару и Мерв, которые видел Джэксон. Те древние города поражали однообразием серых глиняных плоскокрыших построек и таких же глинобитных высоких заборов — дувалов. А тут радовали взгляд ослепительно белые тона. Издали город казался горстью кубиков пиленого сахара, упавшего на траву, — так весело белели опрятные домики и выбеленные глинобитные заборы среди садов и уличных насаждений.

Поезд-броневик подкатил к строгому кирпичному зданию вокзала. На пыльном перроне стояла группа встречающих: военные, несколько гражданских, одетых в белые костюмы и при галстуках, и туркмены в длинных красных халатах и белых папахах. Встречающие почтительно и неторопливо пошли к штабному вагону.

Флоров, в кожанке и фуражке, с кольтом на боку, легко соскочил с подножки. Комиссар не привык к торжественным встречам, терпеть не мог любой церемониал. Он зашагал навстречу ашхабадцам. Следом за ним пошли командиры отряда.

— Приветствуем высокое начальство, чрезвычайного комиссара… — начал было речь полнолицый солидный военный, выступивший вперед.

— Отставить! — весело махнул рукой Флоров. — Здравствуйте, товарищи!

Из поезда-броневика с оружием в руках соскакивала на перрон красноармейцы. Однако выгрузились не все, половина отряда, как было условлено заранее, на всякий случай осталась в поезде возле пулеметов и орудий.

Флоров вместе с собой взял и Джэксона. Уселись в открытый автомобиль. Командиры и бойцы отряда разместились в фаэтонах и армейских повозках.

На улицах города было почти пустынно, редкие прохожие жались к тени деревьев. Казалось, жизнь замерла за высокими выбеленными глинобитными заборами. Пыль, песок, жара… Знойное июльское марево, навевая сонливость, окутывало город.

Но тишина и сонливость были обманчивы. Десятки недоброжелательных глаз скрытно следили за движением прибывшего отряда. Мятежники не думали сдаваться. Они лишь на время затаились, выжидая удобного момента…

На одном из перекрестков автомобиль резко затормозил: по улице шел большой верблюжий караван. Плавно и мерно позвякивали колокольчики, подвязанные у груди верблюдов, в такт шагам рослых животных покачивались огромные тюки. Караван сопровождали смуглые, вооруженные винтовками всадники на резвых конях.

— Проверить, — приказал Флоров и кивнул в сторону каравана.

Караван остановили. Вскоре к Флорову подвели купца — невысокого бородатого мусульманина в чалме и запыленном дорогом халате. Приложив руки к сердцу, тот почтительно склонился перед комиссаром, произнес несколько фраз.

— В Бухару идут из Персии, — поспешно перевел один из встречавших комиссара. — Караван эмира Бухарского…

Бухара была самостоятельным государством, и Флоров не имел полномочий вторгаться в дела эмира.

— Поехали!

Караван остался позади. Купец-мусульманин и всадники долгими взглядами провожали отряд комиссара. Они облегченно вздохнули, когда последняя повозка скрылась за поворотом.

— Бисмилля… — промолвил мусульманин слова молитвы и, проведя ладонями по лицу, дал шпоры своему скакуну.