Под сводами собора звучат песнопения: вершится литургия. Епископ Стефан облачен в расшитую золотом, украшенную драгоценностями ризу. Он священнодействует в алтаре над церковным вином и просфорами, что-то бормоча себе под нос или вдруг возглашая тягучим голосом отдельные фразы из Иоанна Златоуста. Слаженный хор чистых голосов подхватывает и вторит священнику. Под куполами отдается эхо. У алтаря — места для дворцовой знати. Справа — специально для генералитета. Офицерский корпус — в парадных мундирах, при орденах и прочих регалиях. На богослужении присутствует весь свет — министры, сановники и даже сам царь Борис. Еще молодой, преждевременно лысеющий, с нездоровым лицом, он прикрыл веки, беззвучно шевелит губами... Само благочестие.

Генерал Кочо Стоянов, переступая с ноги на ногу, поглядывает на царя и шепчет стоящему рядом генералу Никифо́ру Никифо́рову:

— Приболел, что ли, государь? Или нервничает перед поездкой?

— Куда? — тихо спрашивает Никифоров.

— Я слышал — в Берлин собрался, на поклон к богу земному.

Столь вольные речи может позволить себе только Кочо Стоянов — любимчик царя Бориса и ревностный почитатель фюрера, убежденный фашист. Бравада лишь придает шик этому баловню судьбы, уже так высоко поднявшемуся по лестнице карьеры. В дворцовых кругах всем известно: генерал Стоянов, кроме того что командует армией, расположенной в Софии, является негласным шефом службы безопасности в стране. Поэтому каждый не прочь добиться расположения блистательного Кочо. Какой контраст со стоящим подле него генералом Никифоровым — невысоким, пожилым, угрюмым начальником судебного отдела военного министерства.

Церковный обряд продолжается. Из алтаря выходит духовенство, предводительствуемое епископом. Все прикладываются к евангелию в руке отца Стефана, к тяжелому его золотому кресту. Хор снова оглашает собор песнопением. Стоянов косит глаза на миловидных прихожанок в задних рядах, потом недовольно показывает на епископа:

— Пора бы святейшему и закругляться!

Никифоров знает: Кочо не верит ни в бога, ни в черта. А закругляться действительно пора — через час должно начаться заседание высшего военного совета.

— Что-нибудь важное? — спрашивает он.

— Еще бы! Вчера ночью Михов вернулся с восточного фронта!

Епископ поднимается на амвон. В экстазе воздевает руки к куполу храма. С купола, расцвеченный витражами, постно смотрит на мирян лик Иисуса Христа. Генералы привычно крестятся и склоняют головы. Да, пора бы и кончиться обедне: всех их гораздо больше, чем отпущение грехов, интересует, что расскажет о своей поездке по оккупированной земле России военный министр Никола Михов.

Высший военный совет заседает в просторном и строгом зале. Его стены облицованы темным деревом, а одна из дверей непосредственно ведет в кабинет министра. В центре зала — длинный полированный стол. Вокруг него — кожаные кресла. В зале нет ни одного телефона. Никакие события за этими стенами не должны отвлекать членов совета от решения судеб болгарского царства. У каждого из присутствующих свое, строго по иерархии, место. Впрочем, те, для кого открыты двери в этот зал, — все в генеральских погонах: начальник генерального штаба, командующие армиями и начальники отделов министерства. Даже руководителю контрразведки полковнику Недеву вход сюда закрыт. Зал высшего военного совета — святая святых, тайная тайных державы. Никола Михов входит быстро, энергично. Вместе о ним — германский посланник в Болгарии Бекерле.

— Господа, — начинает Михов, когда все рассаживаются. — Как вам известно, мне была предоставлена счастливая возможность посетить главную штаб-квартиру фюрера на Восточном театре военных действий. Я имел беседы с самим фюрером, с его выдающимися фельдмаршалами и генералами и многое увидел собственными глазами...

Члены военного совета слушают Михова с особым вниманием: теперь, через два с половиной месяца после сталинградского краха, всех прежде всего интересует одно: оправится ли немецкая армия от удара? Но министр, поглядывая на германского посланника, бодро рассказывает о железной дисциплине в армии фюрера, о стойкости солдат рейха. Пересказывает жалобы фельдмаршалов Гитлера на суровость зимы, бездорожье и обширность российских просторов. Все это уже слышали прошлой зимой, после разгрома под Москвой... Ага, вот и новое: немцы отмечают, что у русских появилась страшная артиллерия, командиры действуют инициативно, несмотря на морозы и бездорожье, совершают стремительные маневры... Ну если уже сами немцы начали признавать такое!..

— Однако не должно быть места для уныния и паники, — продолжает Михов. — Фюрер лично уверил меня, что не позднее середины нынешнего лета в войне на Востоке наступит решительный перелом. В ставке разрабатывается небывалая по своим масштабам стратегическая операция. Собранные в кулак танковые соединения Гота на центральном участке фронта сокрушат противника. К тому времени в руках солдат фюрера будет новое оружие...

Члены военного совета приободрились: Михов говорит так убежденно. Германский посланник одобрительно кивает. Может быть, и стоит, пока не поздно, включиться в войну, иначе пирог окажется поделенным.

— Все, что я сообщил, сугубо конфиденциально, — заключает Михов.

По давней привычке генерал Никифор Никифоров после работы прогуливается по аллее Городского сада, окружающего дворец. Вековые дубы и платаны. Голубые ели. Чистота и тишина. Превосходное место для того, чтобы выветрить из головы заботы дня или обдумать планы на будущее. Но сегодня генерал проходит по аллее торопливым шагом. На углу через дорогу — сладкарница, маленькое кафе с благоуханным турецким кофе. Как обычно, по дороге домой Никифоров заглядывает и сюда. И сейчас он не изменяет этому правилу.

В сладкарнице всегда несколько посетителей. Хозяин, вислоусый турок в красной феске, радушно кланяется генералу и ставит на огонь кованный из меди тигель, начинает колдовать над ним. За столиком — давний знакомый Никифорова, столичный адвокат Александр Пеев. Генерал подсаживается к нему и, попивая раскаленный, густой кофе, начинает перебрасываться малозначительными словами.

Адвокат отставляет свою чашку, берет шляпу:

— Доброго вам здоровья, генерал!..

Поздним вечером на улице Царя Самуила, в квартире на четвертом этаже дома № 35, склонился над передатчиком мужчина. Его лицо изможденно. Лихорадочно блестят глаза. На скулах — темные пятна румянца. Мужчина привычно отстукивает ключом: точка-тире-точка... Натужно кашляет. Отирает испарину с холодного лба. И снова: точка-тире-точка...

Через несколько минут это донесение будет передано начальнику Разведуправления Красной Армии. Оно будет учтено при составлении планов Генеральным штабом Советских Вооруженных Сил — как это было уже не раз с радиограммами, поступавшими из Софии. Но это донесение — одно из самых ценных. В нем говорится о гитлеровской стратегической операции «Цитадель», которую вермахт попытается осуществить в начале июля 1943 года в районе Курской дуги.

Шифровка из столицы Болгарии — одна из первых вестей о надвигающейся опасности.

3

Улица Царя Самуила — в сиянии молодой зелени. По тротуарам мамаши и старушки няни катят коляски с сонными младенцами. От вечера к вечеру пополняется племя влюбленных под шпалерами лип и в укромных расщелинах меж домами. И кто обратит внимание еще на одну юную мамашу, няню или влюбленную пару, появившуюся у дома № 35?.. Днем и ночью «няни» и «мамаши», «влюбленные пары» и «отдыхающие старички», сменяя друг друга, не выпускали из наблюдения подъезд дома. Более квалифицированные агенты следовали всюду, куда бы ни шли Емил Попов и его жена Белина, а затем — и по пятам тех людей, с кем Поповы встречались. В слежку помимо аппарата военной контрразведки полковника Недева включилась группа министра внутренних дел Габровского, начальника отделения «А» — отделения борьбы с коммунизмом — Николы Гешева... Однако генерал Стоянов не спешил докладывать о подпольной радиостанции ни военному министру, ни тем более царю Борису. Он сделает это с блеском после того, как мышеловка захлопнется.