— Мурад! — позвал он. — Мурад!
Он кричал, напрягал все силы, но вместо крика у него получился какой-то сиплый слабый шепот.
— Лежи, лежи, — ласково произнес Матвеев, который не отходил от спасенных и ухаживал за ними, как за маленькими детьми. — Надо лежать. Здесь, рядом твой кореш.
Чужой голос, совсем не похожий на голос туркмена, окончательно вернул Джэксона к действительности. Он открыл глаза. Нет, это не мираж. Тогда что за люди его окружают? К кому они попали?
Сидней приподнял голову и настороженно осмотрелся. Увидел на выгоревшей фуражке Матвеева пятиконечную красную звезду. Сразу стало легко, свободно. Джэксон улыбнулся потрескавшимися губами.
Свои!..
Он хотел было снова лечь на подостланную шинель, но встрепенулся. Приподнялся на локтях.
— Кто командир? — прохрипел Джэксон. — Позовите командира…
— Не беспокойтесь, товарищ, надо лежать тебе, — говорил Матвеев. — Надо окрепнуть. А потом и поговоришь с нашим командиром.
Но Сидней настаивал. Он должен сейчас же видеть командира, немедленно! Он должен сообщить нечто очень важное.
Матвееву ничего не оставалось другого, как отправиться за командиром отряда. Джэксон требовал «самого главного».
Вскоре к повозке, на которой лежали Джэксон и Мурад, все еще не приходивший в себя, подъехала группа кавалеристов. Они спешились, подошли. Один из них протянул Сиднею руку:
— Джангильдинов. Военный комиссар Тургайского края, командир отряда.
Джэксон внимательно всматривался в незнакомого человека. Джангильдинов был среднего роста, плотный, с мягкими восточными чертами лица. В его глазах, темных и внимательных, светились доброта и проницательность.
Сидней, собрав свои слабые силы, приподнялся, уперся локтями.
— Надо сообщить… Срочно сообщить в Ташкент, сообщить в Москву! Они подняли мятеж с помощью англичан…
Сидней злился на свою слабость, старался скорее рассказать о трагической гибели чрезвычайного комиссара по делам Закаспийской области Флорова, о разгроме Ашхабадского ревкома, о том, что английские военные специалисты руководят мятежниками.
Колотубин стоял рядом с повозкой и слушал. Несколько недель назад ему и Джангильдинову уже рассказывали о положении в Ашхабаде, о мятеже, об англичанах. Колотубин вспомнил Царицын, просторный вагон-салон и ровный, с типичным кавказским акцентом голос наркома Сталина. А сейчас перед ним на повозке живой свидетель тех кровавых событий, чудом избежавший смерти, одолевший немыслимое расстояние по горячим пескам Каракумов, чтобы сообщить об ашхабадской трагедии.
Когда Сидней кончил говорить, Джангильдинов положил руку на плечо Джэксона:
— Спасибо, товарищ, за службу революции. Сейчас вам надо отдохнуть, набраться сил. Впереди трудные бои. — И, немного подождав, добавил: — Товарищ Ленин уже знает все. И о мятеже, и об интервенции англичан, и об открытии Закаспийского фронта.
От каждого слова Джангильдинова у Сиднея спадали тревога, беспокойство, которые столько времени заставляли жить, двигаться.
«Товарищ Ленин знает, — думал Джэксон. — Это хорошо. Выходит, какая-то из наших групп добралась до своих раньше… Это очень хорошо!»
3
Прибыв в Красноводск, полковник Эссертон развил бурную деятельность. В течение нескольких дней был снаряжен транспортный пароход, собран, как он назвал, «десантный батальон». Полковник лично занимался подбором командиров, делая основную ставку на тех русских офицеров, которые хорошо себя зарекомендовали в борьбе с большевиками.
Но за день до отплытия парохода его вызвал для переговоров по прямому проводу шеф. Генерал Маллесон высказался весьма прозрачно против личного участия полковника в этой экспедиции. Эссертон узнал, что его, оказывается, ждут более важные дела. Шеф решил вместо него послать с батальоном майора Чарльза Хьюстона. Ведь Хьюстон лично знаком с Бернардом Брисли, нашим агентом в том красном отряде. Майор уже вчера выехал из Ашхабада.
Эссертон криво усмехнулся узкими губами. Он знал, что майор Чарльз Хьюстон — дальний родственник жены генерала, и потому именно Хьюстону, а не ему Маллесон поручает сейчас прибрать к рукам русское золото.
Полковник скомкал в длинных пальцах бумажную ленту. Он мысленно обругал себя верблюдом за медлительность. Надо было отплывать сразу же или хоть сообщить через адъютанта, что пароход уже ушел в сторону Мангышлака. Тогда Чарльзу Хьюстону пришлось бы довольствоваться только ролью стороннего наблюдателя. Но теперь ничего не поделаешь, надо подчиняться. Выступать против тех, в чьих руках власть, все равно что плевать против ветра: худо будет лишь тебе самому.
И Эссертон продиктовал телеграфисту ответ: приказ будет исполнен.
Затем генерал запросил, как идет операция «Черный лев» на острове Челекен.
Полковник прошелся по узкой комнате телеграфа, отодвинул носком сапога табуретку. Он ожидал такого вопроса! Говорить все как есть или не спешить докладывать о том, что еще не сделано до конца? Эссертон только здесь, на месте, полностью оценил, какой лакомый кусок представляет этот богом забытый дикий остров Челекен. Полковник умел смотреть в будущее и видеть процветание там, где только начинаются первые робкие ростки. Челекен — это огромная кладовая природы, где богатства лежат прямо на поверхности. Операция «Черный лев» — это оккупация острова, богатого нефтью и озокеритом.
— Передайте, что операция «Черный лев» прошла успешно, — сказал он, подходя я аппарату. — На сегодняшний день через Персию в метрополию отправлено… — Эссертон вынул записную книжку и стал называть количество отгруженной нефти и озокерита, знаменитого горного воска.
Цифры были внушительные, и генерал остался доволен. Он посоветовал продолжать операцию и выразил удовлетворение деятельностью полковника.
Эссертон, докладывая шефу, умолчал о главном, о своей инициативе. Предприимчивый полковник собрал вчера владельцев нефтяных промыслов и объявил, что создается новое акционерное общество «Мобораг», в которое и предложил им вступить. Он спешил закрепить свои позиции. Надо быть глупцом, чтобы не понимать ценности нефти, этой черной крови земли, в век автомобилей, дирижаблей и аэропланов.
Эссертон вышел из телеграфной и в открытой легковой машине отправился в свой штаб, расквартированный в каменном особняке уездного управления.
По сравнению с цветущим, зеленым Ашхабадом с его пышными садами и светлыми выбеленными домами и оградами этот приморский город выглядел необжитым и казенным, напоминал военное поселение или даже тюрьму. Окрестные скалы, буро-серые и красноватые, без единого зеленого пятнышка растительности, раскаленные солнцем, мрачновато выделявшиеся на блеклой синеве знойного неба, походили на гигантскую ограду большого тюремного двора, а их вершины — на сторожевые вышки. Эссертону казалось, что люди не живут здесь, а отбывают время. Они не приложили ума и средств, чтобы как-то облагородить свое существование. Под носом, в горах, полно отличного строительного камня, имеющего весьма поэтичное название — гюша. Из него разве нельзя выстроить здание с широкими балконами, крытыми переходами и тенистыми террасами, которые бы защищали от солнечных лучей и были бы доступны дуновению ветерка с морского залива?
«Нет, у русских нет такого опыта, как у нас, по освоению новых территорий», — подумал с самодовольством полковник, вспомнив жизнь колонизаторов в Индии.
Он кривил губы и делал вид, что не придает абсолютно никакого значения тому, чего достигли русские на этом голом, каменистом куске земли. А ведь именно отсюда, от Красноводского порта, берет свое начало знаменитая Среднеазиатская железнодорожная магистраль — чудо конца прошлого столетия, выдающееся творение русского технического гения и великого упорства, трудового героизма простых людей. В необычно короткое время и в невиданно тяжелых условиях, преодолевая каменистые взгорья, движущиеся пески, зыбкие солончаки, под палящими лучами солнца и при полном безводье, русские люди проложили стальную магистраль, ту самую, по которой и прикатил полковник в Красноводск. Впрочем, если говорить откровенно, где-то в своих тайниках Эссертон имел все же кое-какие виды и на эту железную дорогу, которая может ежегодно приносить кругленькую сумму.