Не доходя до ворот, я ещё раз оглянулся вокруг. На дорожке и рядом с ней ничего не было, и вдруг… там… там, у самых ворот…

Я побежал.

Это был пятьдесят второй снимок, лежавший лицевой стороной вниз. Привратник-турок стоял всего в нескольких шагах от него, но он не мог видеть снимка, так как его заслоняли полураскрытые железные ворота.

За последние двадцать минут здесь прошло, наверное, немного людей, но в нескольких метрах отсюда находился знаменитый бульвар Ататюрк с непрерывным потоком пешеходов. Легкий порыв ветра – и наша тайна могла бы стать достоянием всего мира.

Я поднял фотоснимок, стараясь казаться возможно более безразличным, так как привратник смотрел в мою сторону. С той же несколько преувеличенной небрежностью я положил снимок в карман. Надо было соблюдать приличие.

Вернувшись в свой кабинет, я тяжело опустился в кресло.

– Шнюрхен, дайте мне, пожалуйста, стакан воды!

Медленно глотая воду, я постепенно приходил в себя. Пересчитав фотоснимки, – на этот раз их было пятьдесят два, – я опять отправился к послу.

Он принял меня улыбаясь. Очевидно, фрейлен Роза успела рассказать ему о моем странном поведении.

– Что случилось с вами сегодня утром, Мойзиш? Вы бегаете, как сумасшедший, чуть с ног меня не сбили!

– Простите, господин посол, но в тот момент я вдруг вспомнил, что забыл взять с собой одну вещь.

Тактичный, как всегда, фон Папен не спросил меня, что именно я забыл, и это было для меня истинным облегчением.

– Понятно. Ну, а как насчет вашего камердинера? Избавились ли вы от двадцати тысяч фунтов стерлингов? Из слов фрейлен Розы я понял, что за эти деньги вы получили коллекцию фотоснимков купающихся красавиц.

Посол в это утро был в хорошем настроении.

– Я думаю, ваше превосходительство, что вы найдете моих купающихся красавиц такими же привлекательными, какими нашел их я. Этот человек принес две катушки фотопленки. В них пятьдесят два кадра, которые я проявил и увеличил. Мне кажется, уплаченная за них сумма ничтожна по сравнению с важностью документов. Вот они, господин посол.

Я протянул ему папку. Он взял её и надел очки.

– Невероятно, – пробормотал он, едва пробежав глазами первый документ.

Переворачивая фотоснимки один за другим, фон Папен волновался все больше и больше. А я после напряженной ночи едва удерживался, чтобы не заснуть.

– Боже мой, вы видели этот снимок?

Громкий голос посла заставил меня встряхнуться. Фон Папен протянул мне один из документов, в котором приводились мельчайшие подробности о постепенном просачивании в Турцию личного состава военно-воздушного флота Англии. Цифры были очень значительные, гораздо более значительные, чем мы могли бы предполагать.

– В этом нет ничего хорошего, – сказал фон Папен. – Берлину это не понравится.

Затем посол прочел ряд сообщений, касавшихся поставок вооружения Советам (поставки его по ленд-лизу начались недавно). Это, несомненно, должно было вызвать серьезное замешательство в ставке фюрера.

В следующем документе, предназначенном лишь для посла Великобритании, давалась оценка взаимоотношений между Лондоном, Вашингтоном и Москвой. Русские настаивали на немедленном открытии второго фронта, давая тем самым понять, что они не считают итальянскую кампанию значительным вкладом в общее дело союзников. Казалось, Москва не только проявляла нетерпение, но и подозревала об истинных намерениях своих союзников. Этот документ был очень важен для Риббентропа, который был убежден в неминуемом развале, как он однажды выразился, «святотатственного союза».

Фон Папен продолжал просматривать документы. Время от времени он качал головой, произнося вполголоса:

– Невероятно!.. Непостижимо!..

Закончив первое поверхностное ознакомление с документами, он откинулся на спинку кресла и погрузился в размышление. Он не высказал никаких комментарий по поводу того, что прочел.

– Итак, господин посол, что вы об этом думаете? – отважился спросить я.

– Если эти документы настоящие, а я не имею оснований сомневаться в этом, то они имеют огромную ценность. Но мы должны помнить, что все это может оказаться очень хитро подстроенной ловушкой. Было бы большой ошибкой недооценивать англичан. Следующая партия документов, доставленная камердинером, поможет нам решить, как быть дальше. Кстати, когда вы снова увидите его?

– Завтра, в десять часов вечера.

– Он действует слишком уж поспешно. Будем надеяться, что все обойдется хорошо. Где вы встречаетесь с ним?

– В саду, возле сарая для инвентаря. Он перелезает там через забор, а затем я увожу его в свой кабинет.

– Кто об этом знает?

– Никто, господин посол, за исключением вас, супругов Йенке и меня.

– А ваш секретарь?

– Она не знает.

– На неё можно положиться?

– Вполне, господин посол.

Фон Папен взял папку и снова начал просматривать снимки. После небольшой паузы он сказал:

– Я собираюсь отдать приказ о введении более строгих правил по сохранению тайны среди нас самих и довести эти правила до сведения каждого сотрудника посольства. Раз уж англичане попали в такую беду, то не исключено, что это может случиться и с нами. К тому же…

Он замолчал. Затем, спустя некоторое время, добавил:

– Так вот, я должен буду сообщить об этом министру иностранных дел. А пока документы будут находиться у меня в кабинете. Вы говорите, их пятьдесят два?

Неужели мне только показалось, что в его глазах промелькнула искорка насмешки? Я почувствовал, как при внезапном напоминании о том, что совсем недавно их было пятьдесят один, у меня по спине пробежали мурашки.

– Да, господин посол, пятьдесят два.

Теперь посол занялся просмотром фотопленки. Поскольку ни он, ни я не были специалистами в фотографии, это ничего нам не дало.

– Наше дитя пора крестить, – задумчиво сказал посол. – Чтобы говорить о камердинере в нашей переписке, мы должны дать ему кличку. Как нам назвать его? Вы ничего не придумали?

– Нет, господин посол. А если назвать его Пьером? Так он называет себя, когда звонит мне по телефону. Я уверен, что это не настоящее его имя.

– Не подойдет, мой мальчик. У вас очень бедное воображение. Ему нужно дать такое имя, которого он не знал бы сам. Поскольку его документы красноречиво говорят о многом, назовем его Цицероном. Что вы на это скажете?

Так пятидесятилетний камердинер посла Великобритании был вторично окрещён германским послом. Он получил имя великого римлянина. Не постигнет ли его та же судьба? Я никогда не испытывал особой любви к Цицерону, но и не желал ему зла. Я честно старался как можно дольше сохранить его тайну. Достоянием истории останется лишь факт, что он снабжал Третий Рейх наиболее секретными документами английского правительства. Каково бы ни было его настоящее имя, потомству он будет известен под кличкой «Цицерон».

Простой слуга, а не специалист-фотограф, Цицерон фотографировал с технической точки зрения блестяще. Он пользовался обычным аппаратом «Лейка», но владел им с необыкновенным мастерством.

Цицерон не сделал ни одного выстрела, никого не отравил, никого, кроме себя, не подвергал опасности, никого не подкупал и не шантажировал, как это обычно делали известные шпионы периода первой и второй мировых войн. Если судить беспристрастно, можно сказать, что операция «Цицерон» была проведена почти безукоризненно. В политическом отношении, как выяснилось потом, она сыграла незначительную роль. Англичане мало пострадали из-за неё главным образом потому, что германские руководители не сумели использовать те жизненно важные сведения о противнике, которые были им предоставлены.

Какое воздействие оказала операция «Цицерон» на германских руководителей как с политической, так и с военной точки зрения, мы узнаем из последующих событий, изложенных в этой книге.

Глава четвертая

Днем я выспался, отдохнул и снова готов был взяться за работу. Конец дня у меня прошел в подготовке к предстоящей ночи. Я купил «Практическое руководство для фотографа-любителя» и по его указаниям составил проявитель и закрепитель.