– Вы сумасшедший, Азаров! Стоило бы часовому задать вам хоть один вопрос…
– Этот не задал бы… Он не из разговорчивых.
– Но вы могли бы и от страха так стиснуть зубы, что…
– Больше всего я боялся, что проглочу эти детонаторы… – признается Азаров.
– Ну вот что, – строго произносит подполковник Бурсов. – Я запрещаю вам подобный способ переноски капсюлей в лагерь. Мало того, что себя погубите, подведете и всех нас. Нужно придумать что–нибудь другое…
– Но что же придумаешь, товарищ подполковник? Этот гад Крауз – настоящая ищейка. Он все может вынюхать. Надо торопиться…
– Согласен. Торопиться надо. Не надо только идти на безумство.
…Обстрел минного поля начинается на следующий день.
Капитан Фогт взобрался на площадку над воротами лагеря, пригласив с собой всех офицеров эсэсовской охраны. Доктор Штрейт вооружился полевым артиллерийским биноклем и приказал лейтенанту Менцелю открыть огонь.
Бьют сразу все минометы его батареи. Мины рвутся в самом центре экспериментального поля, вздымая фонтаны сухой, давно не орошаемой дождем земли.
В результате прямого попадания, взлетают на воздух две противотанковые мины, но лишь одна из них взрывается. Второй залп оказывается еще менее удачным. Он выковыривает из земли всего одну мину, не вызвав никакой детонации.
Стрельба продолжается еще четверть часа почти с тем же успехом. Мины по–прежнему взрываются лишь при прямых попаданиях.
Спустя полчаса доктор Штрейт подает знак – прекратить обстрел.
– Что–то у нас не так… – устало говорит он майору Огинскому.
– Было бы чудом, если бы замысел наш с первого же раза увенчался успехом, – спокойно замечает Огинский.
– Ну, а в чем же причины сегодняшней неудачи?
– Их более чем достаточно. Во–первых, не найден еще состав бризантного взрывчатого вещества для минометных мин. Во–вторых, инженерные мины покрыты, видимо, слишком толстым слоем земли и дерна.
– А что, если мы лишь присыплем их слегка? – понижая голос, предлагает доктор Штрейт, и Огинский догадывается, что ему очень хочется продемонстрировать капитану Фогту хоть какой–нибудь успех. Он ведь давно уже занимается изобретением способа преодоления минных заграждений и, видимо, очень боится, что у Фогта может лопнуть терпение.
– Ну что ж, – соглашается с его предложением Огинский. – Но это уже завтра, сегодня мы едва ли успеем снять весь дерн и чем–то другим замаскировать минное поле под общий фон местности.
– Да, да, конечно, – торопливо кивает головой Штрейт. – Только это надо бы как–нибудь…
– Понимаю вас, господин доктор! Мы постараемся не привлекать к этому излишнего внимания. Я попрошу Бурсова заняться маскировкой минного поля лично.
– Вполне полагаюсь в этом на вас, – признательно улыбается доктор Штрейт. – Учтите только, что завтра приедет к нам комиссия военных инженеров. Возможно, будут и представители эсэс, сведущие в вопросах минных заграждений. Рановато? Да, конечно, рановато! Но что поделаешь – капитан Фогт поторопился доложить начальству об этом эксперименте.
На другой день действительно приезжает комиссия, состоящая из полковника инженерной службы и трех эсэсовцев, один из которых штандартенфюрер, что соответствует чину полковника. Но и в их присутствии повторяется почти то же самое. Теперь, правда, взрывается больше мин, но, как и вчера, главным образом лишь в результате прямых попаданий.
Догадаться, что штандартенфюрер остался очень недоволен результатом легкомысленно разрекламированного Фогтом эксперимента, не составляет большого труда. Он приказывает Фогту отправить советских офицеров в бараки, а капитану и доктору Штрейту устраивает обстоятельный разнос.
– Что же это такое, черт вас побери?! – кричит он, нервно прохаживаясь перед стоящими по стойке «смирно» Фогтом и Штрейтом. – Да ведь эти русские офицеры просто дурачат вас! И вообще, гауптштурмфюрер Фогт, мы давно уже собирались прекратить вашу экстравагантную деятельность. Выдумываете тут разные фокусы, чтобы от фронта увильнуть. Даю вам сроку еще десять дней, и если за это время вы не осуществите того, что так опрометчиво обещали в своем донесении генерал–полковнику Цодеру, я немедленно возвращу вас на прежнюю должность командира саперной роты танковой дивизии «Мертвая голова»… А с вами, – обращается он к дрожащему от страха доктору Штрейту, – будет у меня разговор особый.
НОЧНАЯ ТРЕВОГА
Военнопленные сидят в это время в своих блоках, куда загнал их унтер–фельдфебель Крауз.
– Представляю себе, какой разнос учиняет сейчас Фогту его начальство, – усмехается майор Горностаев.
– Не злорадствуйте, – мрачно замечает Нефедов. – Не позже как через полчаса мы испытаем все это на собственных шкурах, и в гораздо худшем варианте.
Через сорок минут в лагере действительно появляется капитан Фогт и приказывает унтер–фельдфебелю Краузу выстроить всех на аппельплацу.
– Мютцен аб! – командует Крауз.
Военнопленные мгновенно обнажают головы. Они слишком хорошо знают эту команду, хотя давно уже не слышали ее. Их примеру следуют и Бурсов с Огинским.
Капитан Фогт некоторое время прогуливается перед их строем своей обычной пружинистой походкой. Внешне он совершенно спокоен.
– Я имейт вам сказать вот что, – четко выговаривая каждое слово, произносит он наконец. – С завтрашний день вы все должен показать образец высокой производительность. Это значит, что все надо сделайт два раза быстрее, два раза больше, два раза лютче. Вы думайт, почему я давайт вам корошо кушайт? Я показывайт вас в списках два раза больше. Это вам есть понятно? Тогда должен быть понятно мой требований – два раза больше работа! С завтрашний день все надо делайт бегом! Это есть все! Разойдись.
Все мгновенно разбегаются, один только Огинский все еще стоит на своем месте в задумчивости. К нему тотчас же подбегает унтер–фельдфебель.
– Вонючий швайн! – яростно рычит он, замахиваясь на майора кулаком.
– Посмей только, скотина! – решительно шагает в его сторону Огинский.
На шум их голосов оборачивается не успевший далеко отойти Фогт. Он сразу же соображает, в чем дело, и раздраженно кричит унтер–фельдфебелю:
– Опять вы за свое, Крауз! Сколько раз я вам говорил: не сметь!
– Яво–оль! – недовольно бурчит Крауз.
…Спать в эту ночь все ложатся мрачными, неразговорчивыми. Молчит и Огинский, но, успокоившись немного, спрашивает Бурсова:
– Осуждаете меня?
– Смертельного врага вы теперь себе нажили, Евгений Александрович, – не отвечая на его вопрос, с тяжелым вздохом произносит Бурсов.
– Но не мог же я ему позволить…
– Не могли, – спокойно соглашается с ним Бурсов. – Я и не обвиняю вас. Я тоже не смог бы. А говорю вам об этом к тому, чтобы вы были настороже. Какую–нибудь гадость он вам непременно подстроит, поверьте моему слову.
Засыпают они поздно, хотя и не разговаривают больше. Но спят недолго. Просыпаются от выстрелов. Они слышатся где–то в стороне станции. Бурсов пытается выйти из барака, но Нефедов останавливает его:
– Там, на вышках, все пулеметы наведены на наш барак, товарищ подполковник. Эсэсовцы никому не разрешат выйти отсюда. А стрельба ночью уже не в первый раз. Думаю, что это партизаны напали на станцию.
– Поблизости, значит, есть партизаны?
– Да, в лесу за станцией.
– А от нас до станции сколько?
– Не менее шести километров.
Стрельба длится около получаса. Все это время территорию лагеря полосуют прожектора. Потом все стихает. А еще через четверть часа раздается страшный взрыв, от которого даже здесь, в лагере, вздрагивает земля и дребезжат стекла в окнах. Сразу становится светло.
– Похоже, что партизаны эшелон с бензином взорвали! – возбужденно шепчет Нефедов.
Стрельба возобновляется с еще большим ожесточением. А за дверями барака слышатся резкие слова команды на немецком языке.
– Наверно, капитан Фогт решил вести своих эсэсовцев на подмогу станционному гарнизону, – решает Нефедов. – Вот подходящее время для побега, если бы только были мы к этому готовы.