Ракета с шипением врезалась в реку. Стало очень темно. Бойцы налегли на весла. Лаптев услышал глухие стоны.
— Кого?
— Комиссара! — отозвался Божидар. — Снова в грудь.
Опять взлетела ракета. И еще одна, и еще... Но их лодка была уже далеко, а первые достигли своего берега. Оба рубежа полыхали огнем, трассирующие пули со свистом прочерчивали над их головами цветные арки. Еще в воде их лодку подхватили, втянули на песок.
— Помогите комиссару!
Санитар склонился над Гонсалесом, начал с хрустом разрывать санпакет. Раненый хрипло стонал. В куртке на груди темнела дыра. Из нее медленной струйкой сочилась кровь. На смуглом лице комиссара выделялись побелевшие губы.
Божидар приподнял Гонсалеса, помогая санитару стащить куртку, и осторожно вынул руку из-под его спины. Она была черной от крови.
Быстро светало. Высоко над рекой розовым золотом засветились облака. Стрельба с обоих берегов прекратилась.
Андрей посмотрел на часы. Неужели всего тридцать две минуты, как они вырвались из зловонной трубы? И через три минуты...
Он повернулся к комиссару. Тот пристально смотрел на него. Пошевелил белыми губами, обрамленными жесткой черно-седой щетиной:
— ¿Pero que pasó? ¿Por qué?.. ¿Ud. cumplió con su deber? ¿Si o no? [260]
— Сейчас! — Андрей пальцами правой руки охватил часы.
Секундная стрелка с фосфоресцирующим острием начала обегать черный круг циферблата. Каждое ее движение отдавалось в руке, в висках. Она пульсирует? Или в такт ей пульсирует кровь? Четверть круга... Половина... Три четверти...
Вот и минутная стрелка, повинуясь ей, передвинулась на деление.
Тишина... Лаптев почувствовал, как обмякают руки.
И вдруг там, за рекой, за холмами, всплеснулось что-то багровое и черное, полыхнул ослепительный огонь. А еще через мгновение заколебалась земля, застонала река, ударил в лицо горячий ветер, небо начала заволакивать черная пыль. И только потом троекратным эхом донесся оглушающий грохот.
Комиссар встрепенулся. Его бескровные губы дернулись.
— Что ты говоришь? — наклонился Андрей.
— Он сказал: «Выполнили, бьен, хорошо!» — перевели Андрею.
Губы комиссара передернула судорога. Лаптев отвел глаза в сторону. Когда он повернулся, Гонсалес был уже мертв. На его лице застыла гримаса боли. Рядом с ним на коленях стоял студент. Он плакал навзрыд, как ребенок, кулаками размазывая по щекам грязь, и шептал:
— Это из-за меня... Я виноват! Я!
«Из-за тебя или из-за меня? Или солдатская судьба?»
А там, за рекой, все дыбилось и грохотало, будто разверзлась преисподняя. Взрывы разной силы следовали один за другим. Андрей представил, как рушатся трехметровой толщины стены цехов, огонь красной стружкой сворачивает двутавровые балки перекрытий, жаркий ветер гнет деревья и крошит стекла в окнах. Где-то в том аду — пикадор Росарио и его бойцы... Андрей почувствовал усталость и тупую боль в голове.
Оглянулся. Лусьяно уже не плакал. Он стоял около комиссара, но смотрел на зарево над рекой. Его осунувшееся лицо было взрослым и суровым.
С неба еще сеялся сухой дождь, в воздухе носились черные перья, и по реке плыли и тонули обуглившиеся обломки. А отряд медленным и тяжелым шагом возвращался на свою базу, и бойцы — в грязных и мокрых куртках, в высоких сапогах с отвернутыми голенищами и с опавшими рюкзаками за спинами — походили, наверное, со стороны на рыболовецкую бригаду, возвращающуюся с промысла. Огрубели, поросли щетиной лица, красны от бессонницы и пережитого напряжения глаза, в ссадинах и свежих мозолях пальцы... Но карабины, оттягивающие плечи, пистолеты и ножи у пояса и бинтовые повязки со свежими пятнами крови — у кого на руке, у кого на голове — молчаливо свидетельствовали: не рыболовецкая бригада, а военный отряд возвращается с боевого задания.
Впрочем, здесь привыкли к таким картинам.
У ворот казармы их ждала Лена. Приветствуя, она по-ротфронтовски сжала пальцы и, держа кулак над головой, обводила взглядом строй бойцов, входивших в распахнутые ворота.
Посмотрела на Андрея, на мгновение задержала глаза на его перебинтованной голове. Приподнимаясь на цыпочки, стала высматривать в последних шеренгах.
— А где?.. — И кулак ее начал медленно сползать вдоль тела.
— Он дрался до последнего... — проговорил Андрей.
14
Ксанти вызвал его в Мадрид.
Андрей поднялся по мраморным ступеням мимо строя грозных рыцарей, миновал анфиладу зал, потянул на себя бронзовую львиную пасть. Вспомнил, как совсем недавно впервые отворил эту дверь Виктор Гонсалес... «Не надо, не надо, не надо, друзья... Гренада, Гренада, Гренада моя!»
Команданте сидел за столом и пил крепкий чай.
И в самой комнате все было точно так же, как тогда... Да вот комиссара уже не было.
— А-а, герой! — Хаджи отставил в сторону стакан и, обменявшись рукопожатием, протянул вчетверо сложенную газету. — Последняя почта из Москвы.
Это был номер «Правды». На первой странице красным карандашом отчеркнут заголовок:
«Республиканская артиллерия уничтожила патронный завод в Толедо».
Андрей стал читать:
«Мадрид. 20 апреля. Сегодня республиканская артиллерия бомбардировала патронный завод в Толедо. Несколько снарядов попало в склад боеприпасов, где произошел взрыв огромной силы и вспыхнул пожар, за которым последовали взрывы в различных цехах завода. В результате бомбардировки и пожара значительная часть завода сгорела. Как полагают, уничтожено большое количество боеприпасов. Толедский завод — самый крупный патронный завод в Испании».
Кровь ударила Андрею в голову. Да, самый крупный — и уничтожен! Но только не артиллерией!.. Он вспомнил смрадную трубу, боль в пояснице, духоту в противогазной маске. Вспомнил белые губы Виктора Гонсалеса. Представил: под руинами погребены пикадор и его бойцы. «Это несправедливо!..» Наверное, мысли отразились на его лице.
— Главное — дело сделано, — сказал Ксанти. — Не вешай носа. Наступит время, когда все люди узнают, кто помогал Испании в борьбе за свободу, кто воевал на этой земле под именами Павлито, Доницетти, Антонио и о тысячах других советских добровольцев. И кто воевал под именем коронеля Артуро — тоже узнают. И как мы воевали...
— Ты не так понял, Ксанти... Разве я об этом!.. — Андрей остановился. — Все гораздо сложней.
— Да, я знаю. Но за каждую победу и за каждое поражение плата у солдат одна — кровь. — И без перехода спросил: — Есть сведения о группе лейтенанта Эрерро?
— Нет... Наверное, они не успели выбраться.
Ксанти достал схему, развернул.
— Они должны были заложить взрывчатку здесь? — Он ткнул пальцем в обозначение отдельного куста штолен на краю заводской территории.
Лаптев кивнул. Ксанти разогнулся и, все еще придерживая пятерней лист, не давая ему свернуться трубкой, проговорил:
— Так вот, дорогой: этот склад не уничтожен.
— Не может быть!
— Факты. Фотодокументы. — Он рассыпал по столу отпечатки кадров аэрофотосъемки. — Полюбопытствуй. К слову, комиссар Гонсалес предупреждал тебя о чем-либо?
— Да. Он подозревал, что Росарио — предатель. Я не поверил.
— Почему?
— Черт возьми! Да потому, что я верил пикадору!
— Верил или веришь?
Андрей не отвечал. Наступила тягостная пауза. Лаптев оперся ладонями о спинку стула.
— Хочу верить...
— Так вот, — холодно чеканя слова, проговорил Ксанти. — Служба безопасности проверила сведения Гонсалеса. Установлено: брат лейтенанта Эрерро — видный фалангист, офицер штаба генерала Молы, перед тем служивший в Астурии. Далее. Накануне взрыва завода контрразведкой был задержан франкистский агент. Он шел на связь с лейтенантом Эрерро по заданию его братца. Теперь что ты скажешь, дорогой?
Снова в комнате повисла гнетущая тишина.
— Вот так-то... Пора научиться различать лису не только по рыжему хвосту. Сколько нас секли — а все бегаем в коротких штанишках. — Он снова взял в руку стакан с остывшим чаем.