За хранение оружия — Андрей знал — расстрел на месте: по селу расклеены листки. Казак соскочил с коня, сунул руки в сено, отвалил пук. Матово блеснули обледенелые ложа.
— Ничего нет, ваше благородие! — вытянулся перед офицером.
Ускакали. Отец — лицо белей снега — больно прижал сына к тулупу.
А вскоре Музлево встречало регулярные части Красной Армии. Отец вступил в полк и ушел вместе с ним.
Где сложил он свою голову — на западе, или на севере, или на Южном фронте? Так и осталось неведомо Андрею по сей день. А тогда — только выступил в поход отцов полк — собрался следом и он. Прежде что мать, что бабка Фрося: «Завертяй баловущий, спокою от тебя нету — пропади ты пропадом!» А тут: «Миленький, сладенький! Не пустим ни в жисть!» Да разве могли удержать? Подбил он еще двух приятелей, таких же пацанов. Горбушки хлеба и луковицы в котомках — вот и все их снаряжение. И ходу! Куда вот только идти? Дороги от села — во все четыре стороны. Загадали:
Получилось: за реку им перебираться. Удачно загадали — прямо на воинскую часть вышли. Но никто не желал принимать босоногое пополнение: «А ну, безгодовые, кругом марш — и домой!» Такой оборот их не устраивал. Стали околачиваться около полевой кухни — хворост на растопку собирают, дрова пилят, воду носят, картошку чистят... Повар не нахвалится, кормит от пуза. Но не настоящее это дело для революционного бойца. «Потопаем в другую часть», — решил Андрей.
Но тут неожиданно повезло. Попались, видать, на глаза командиру в ответственный момент.
— А ну, ребятеж, марш сюды! — позвал он их. — Есть такое боевое дело: мы потеряли соприкосновение с противником и не знаем, с какого фланга его ждать. Так что дуйте по хуторам, а как увидите беляков — посчитайте вприглядку, сколько их, какое вооружение, пушки-пулеметы, хурда-мурда разная — и назад!
— А нам ружья, а нет — хучь наганы!
— Ишь, ветродуи! Ничего не дам. Пойдете так. А задержат и допрос начнут снимать — брешите как есть, без выдумки: откуда родом, как зовут, иначе худо будет... А почему бродите — голод, мол, гоняет.
Разбрелись мальцы в разные стороны. Плетется Андрей от хутора к хутору, от деревни к деревне — как назло, нет беляков, только старики, бабы да малолетки, хоть плачь! Устал целый день без пользы грязь по проселкам месить. Зашел в избу попросить хлеба. Только присел передохнуть, видит в оконце: солдат идет. За спиной — винтовка, на плечах — погоны. Беляк! Не успел Андрей сообразить, что делать, как солдат уже вошел в хату.
— Эй, кто тут живой? Запрягай коня!
В избе только старуха и сосунок. Старуха — на колени перед солдатом, цепляет руками сапоги:
— Не замай, родимый! Воронок — остатний наш кормилец!
Малыш тоже будто понимает, орет в зыбке.
— Запрягай! — Оттолкнул сапогом солдат старуху и подступил к Андрею, схватил его за шкирку: — Выводи коня!
Воронок упрямился, Андрей никак не мог затянуть на нем хомут — то ли со страху, а может, тугой был.
— Сопля! — Солдат оттолкнул мальчика, скинул винтовку, прислонил к стене конюшни, уперся ногой в хомут.
Андрей зырк-зырк по сторонам, хвать винтовку, передернул затвор, вогнал патрон в патронник:
— Руки вверх!
Таким голосом гаркнул, что сам испугался.
— Положь, не балуй! — рассвирепел солдат. Но, когда увидел черный ствол, нацеленный в грудь, и перекошенное ненавистью лицо мальчика, поднял руки.
Боясь оглянуться назад, — может, сзади погоня? — боясь, что солдат опустит руки и придется тогда нажать на спусковой крючок, Андрей вел беляка по проселкам, пока не привел в полк, к своему ротному.
С того дня и зачислили его на все виды пищевого и вещевого довольствия, да еще получил он от командира в награду желанный наган. Так, в тринадцать лет, стал он красным бойцом-разведчиком. Еще несколько раз посылали его в тыл противника. С «языком» больше не повезло. Но «хурду-мурду» — сведения о врагах — собирал: невдомек было белякам, что вихрастый нищенка с котомкой — красный лазутчик.
Однажды на рассвете отправился он на задание. К обеду вернулся, а роты нет. И вообще никого из своих. Хозяйка, у которой располагались на постое, передала:
— Старшо́й казал: «Нагоняй, лети что есть духу!»
Сорок верст — то бегом, то шагом, а под конец уже, шатаясь от усталости, едва не ползком — отмерял Андрей по пустынной дороге со следами ободьев и подошв. Когда впереди показались дома городка, услышал гулкие взрывы. На станции один-единственный паровоз разводил пары. Только успел вскарабкаться в теплушку, состав тронулся. Едва поезд пересек мост, как грохнул последний взрыв сзади. Оказалось, войска противника перешли на этом участке в наступление и их полк получил приказ отходить.
Через несколько дней фронт установился и полк снова занял позиции. Но Андрею уже не довелось продолжать службу — пришло распоряжение командования собрать по полкам, эскадронам и ротам всех таких «безгодовых», как он, и направить в Москву, на учебу.
Тогда он впервые и приехал в столицу. Не сказал бы, чтоб с охотой. Конечно, раз посылают командиры и есть такое распоряжение чуть ли не самого Ленина, значит, надо, и он, как сознательный революционный боец, должен подчиниться. Но на фронте он уже испытал чувство боевого братства, когда люди равны — не считаясь с возрастом; когда кругом — опасности и распаляет сердце азарт схватки; когда враг — вон он, маячит у горизонта или, того острей, — в двух шагах... Разговоры на привалах. Дымки кухонь. И, что греха таить, кобура с наганом, оттягивающая пояс... Тяжело оторвать себя от всего этого. И наган хоть заслужен, подарен, а пришлось отдать. «Боевое оружие нужно здесь, зачем оно в глубоком тылу?» И то правда...
Вот он, глубокий тыл — голодный, изможденный. Заколочены щелястыми досками витрины магазинов с побитыми вывесками. Если подойти поближе, услышишь, как шуршат за досками крысы. Бесконечные очереди за хлебом. А хлеба того по карточке — на ладони три пайки уместятся. На шершавой бумаге на шершавых стенах плакаты:
«Трудящиеся! Спешите на защиту вашей власти, ваших революционных завоеваний!», «Социалистическое Отечество в опасности!».
Рядом и другие:
«Вооружись знанием, рабочий и крестьянин, как ты вооружился винтовкой!», «Знание — это оружие в руках бойца!».
Горячие слова. Да почему-то не лежит душа к учебе, когда с севера — вести о наступлении англичан и американцев, с юга рвется к столице Деникин, на Западном фронте — там, где его полк, — жмет Петлюра... Собрался было Андрей снова податься в действующую армию, да встретил на улице Федьку, бывшего бойца из своего же полка. Федька был в кожанке, с пистолетом на боку. Разговорились. Оказалось, несет он службу в ВЧК.
— Иди к нам! Нам боевые хлопцы сгодятся!
— Э-ма, да чего тут делать у вас, в глубоком тылу?
— Тылу-у? — задохнулся от возмущения Федька. — Да знаешь ты!..
И как начал рассказывать: о заговорщиках, контрреволюционерах, бандитах, саботажниках, спекулянтах, о схватках не на жизнь, а на смерть.
— Иди к нам, Пеструха, не пожалеешь!
Пеструха — это у Андрея кличка была такая. Обидная, вроде как у телки или бычка, да ничего не поделаешь: темно-русая голова его была будто с подпалинами: белые прядки — одна надо лбом, другая — справа над ухом.
Пошел Андрей с Федором. Не пожалел. Зачислили его бойцом оперативного отряда. И снова выдали наган. А к нему еще и удостоверение. Такого документа у него никогда не было. Не какая-то фитюлька с кляксами — на обороте царского уездного предписания о взыске недоимок, — а настоящий типографский бланк. Слева красивым шрифтом:
«Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Московская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности при Московском Совете. Москва, Б. Лубянка, 14», номер и число.