— Победа или смерть! — отозвались бойцы.

Андрей тяжело переживал гибель парней. Но особенно трудно было ему смириться с потерей веселого красавца Росарио. Да простят ему другие солдаты, верные боевые товарищи, но пикадора он за эти месяцы особенно полюбил. Теперь он с болью восстанавливал в памяти его лицо, обрамленное смоляной курчавой бородкой, его улыбку. Сколько у них было общего, начиная с Малаги... Да, не выйти тебе на арену с бандерильями в руках, пикадор... И где та женщина, которая еще долго будет ждать тебя?.. Наверное, много женщин будет тебя ждать...

На следующий день после похорон бойцов Лаптева и Гонсалеса вызвал в Мадрид Ксанти.

— Надо выполнить одно очень трудное задание. — Достал свою неизменную потрепанную карту, ткнул пальцем в квадрат, обведенный толстой линией, на окраине Толедо. — Здесь — самый большой у франкистов патронный завод. Снабжает Молу боеприпасами. Так вот: нужно его взорвать.

— Да, крепкий орешек!.. — Андрей даже присвистнул. — А не проще ли артналетом или авиацией?

— Завод старинный, стены цехов — метра три. Их могла бы взять крепостная артиллерия. Такими калибрами мы не располагаем. Вокруг завода — плотная противовоздушная оборона. Но главное — склады готовой продукции зарыты глубоко в землю, — объяснил Ксанти и заключил: — Задание могут выполнить только диверсанты. Готовься. Организуй разведку объекта. И мы, конечно, поможем.

Возвращаясь в Мору, Лаптев прикидывал: как приступить к заданию? Без сомнения, франкисты бдительно охраняют завод. К тому же такую махину одной миной не подорвешь: потребуются сотни килограммов взрывчатки. Как проникнуть с ними на территорию, да еще уложить в самые уязвимые точки?..

Той же ночью он послал группу бойцов на разведку. Вернувшись, они рассказали: завод опоясан рядами колючей проволоки, вокруг всей территории — смотровые вышки с пулеметчиками. Перед главными воротами, из которых выходят железнодорожные вагоны с готовой продукцией, бронеколпаки с амбразурами. Разведчики зафиксировали время смены нарядов.

На следующий день Андрей и комиссар снова отправились в Мадрид. Ксанти разложил на столе схему-план завода.

— Вернее всего — заложить взрывчатку вот в этой, этой и этой штольнях, а также в складах готовой продукции, — показал на плане Андрей. — Используем неизвлекаемые мины замедленного действия с часовым механизмом, задублированным на электросигнал. Их разрушительная сила огромна. Даю голову на отсечение, противнику они не известны — последнее изобретение Старинова. Почти все штольни расположены недалеко друг от друга. Если подорвем главный склад, от детонации взлетят на воздух и они. А в этот куст, расположенный в стороне, направлю отдельную группу.

— Убедительно. Но как ты думаешь проникнуть на завод? — посмотрел на него Ксанти. — Среди рабочих есть надежные товарищи. Это они и передали моим агентам план территории. Да вот как проникнуть за ограду?

— По-моему, возможен только один вариант, — убежденно сказал Лаптев. — Во время налета нашей авиации мы прорвемся на территорию, а затем будем действовать по обстановке.

— В смелости твоих джигитов никто не сомневается, но смелость без хитрости — конь без узды. — Ксанти досадливо пробарабанил пальцами по схеме и, повернувшись к Андрею, исподлобья посмотрел на него. — Я не хочу, чтобы стены этого завода стали вашей надгробной плитой. — Он помолчал, пощипал густые брови над переносьем. — Н-да, что же придумать?.. Хитростью, только хитростью нужно раскалывать этот орешек, а не кулаком — и тем более не лбом.

— Рабочие-компаньерос взрывчатку не пронесут?

— Нет. Каждого в проходных обыскивают. Они смогут только встретить на территории и провести к складам.

Гонсалес, все это время хранивший угрюмое молчание, попыхивавший сигарой и лишь разглядывавший чертеж, вдруг вскочил и радостно раскинул руки, будто собираясь обнять Андрея и Ксанти:

— Camaradas. ¡Tengo una idea! ¡Una magnífica idea! [254]

Лаптев еще не видывал своего сурового комиссара таким радостно-возбужденным. А тот, путая и в невероятном порядке мешая испанские и русские слова, стал выкладывать свою «превосходную идею».

Перед тем как Гонсалес пошел защищать республику, он работал на заводе — химическом, а не боеприпасов, но это сходные производства. Был мастером по канализации. На каждом таком предприятии имеется целая система отводных труб. Толедский завод расположен на плато, пересеченном оврагами. Отработанную воду сбрасывают в овраги или даже в Тахо...

— Отлично! — не дал ему договорить Ксанти. — Каким может быть диаметр этих труб?

— Вот! — попилил по шее ребром ладони Гонсалес — Даже вот! — Он крышей поднял ладонь над головой.

— А как далеко отводятся они за территорию завода?

Комиссар объяснил: бывает, и за несколько километров от заводских цехов.

Андрею тоже не нужно было ничего доказывать — он сразу оценил предложение Гонсалеса.

— По этим трубам и проберемся, если только они не доверху заполнены.

— Доверху не бывает обычно! — Жесткое, обросшее колючей черно-седой щетиной лицо комиссара изображало сейчас подобие улыбки. — Не бывает обычно!

От возбуждения он не мог усидеть на месте, снова вскочил, начал бегать по комнате, как барс, рвущийся на волю.

— Ну я же тебе говорил — лев, а? — Ксанти восхищенно перевел глаза с Андрея на комиссара. — Великолепно! Вряд ли франкисты догадались охранять и выходы из труб. Ночью у нас будет связник оттуда. Товарищи с завода, уверен, и план коллекторов раздобудут, и помогут пробраться по ним. Готовьте людей и все необходимое для операции. — И снова весело улыбнулся: — Лев у тебя комиссар, а? Тигр!

Лаптев и Гонсалес вернулись в Мору.

Андрей переступил порог своей комнаты — и вдруг навстречу ему поднялся Росарио!

Это было так неожиданно, что Лаптев стиснул пикадора в объятиях, расцеловал и только потом, усадив, начал расспрашивать и разглядывать. Впрочем, он не все мог понять без переводчика. Хлопал лейтенанта по плечам и повторял:

— Бьен, Росарио! Браво! Бьен!

Эрерро был исхудавший, заросший. Его смоляная бородка распатлалась. Лицо в жестоких, запекшихся ссадинах. Но даже и кровоподтеки казались живописными на этой белозубой физиономии. Одет он был в грязное рванье, а на ногах вместо щегольских мягких сапог с неизменными шпорами — лапти-альпарагеты с веревочной шнуровкой до колен.

Андрей приказал, чтобы позвали комиссара и переводчицу. Лена вошла, увидела Росарио, ахнула и бросилась к нему. Гонсалес сочувственно цокнул языком. А Андрей обмер: «Что такое?..»

Девушка отступила, виновато наклонила голову. Но потом дерзко тряхнула волосами и посмотрела Андрею прямо в глаза. И он словно бы прочел в ее синем взгляде: «Да! Это правда!»

Он почувствовал, как все похолодело у него внутри. Отвел глаза. Повернулся к пикадору:

— Рассказывай.

А в голове стучало: «Как же так?.. Может быть, она просто обрадовалась, что хоть один из них вернулся живым?»

Лейтенант начал рассказывать. Голос его был хриплый. Он говорил, вскидывая глаза то на Андрея, то на комиссара, то на переводчицу. И когда он смотрел на Лену, Андрею казалось, что воздух комнаты рассекают лучи света. «Так вот оно что... Вот кто был тогда с пикадором во дворе ночью... Это ее руки...» Он вдруг испытал такое чувство злости — и к ней, и к Эрерро, что даже зажмурился и стиснул зубы. «Возьми себя в руки... Ты же командир... Ну, нравятся друг другу... Этакий красавец! И она... Ну обнимались — весна...» Андрей заставил себя подавить неприязнь, уловить нить рассказа лейтенанта.

А Росарио меж тем восстанавливал картину происшедшего: как повел он группу к железной дороге, как нарвались они на засаду; он дал приказ отходить — и в том бою почти все были убиты, а он сам, раненный, схвачен в плен. Его бросили в тюрьму. К счастью, надзиратель оказался знакомым. Вернее, знал пикадора по его корридам. Он и помог Росарио бежать. И вот он здесь... Эрерро смущенно улыбался, словно стыдясь багровых рубцов на лице — следов пыток.